обратились.
Он еще раз усмехнулся, представив, как она будет певуче выговаривать все гласные.
А потом снова последовали команды от генерала Мочалова и Главного конструктора 'Зари', донесся ободряющий голос Юрия Гагарина и, наконец, приказ перейти на ручную систему управление.
Перед его лицом, чуть поодаль, так, чтобы было удобно глазам, была расположена приборная доска с аккуратно вмонтированными в нее глобусами Земли и Луны. 'Луна' была уже выключена, а основной глобус, так хорошо с детских лет известных каждому, действовал. Передвигая две небольшие ручки, Горелов мог с предельной точностью определить свое местонахождение. Он был еще над Африкой, когда ответил генералу Мочалову:
-- Вас понял. К вхождению в плотные слои атмосферы готов.
Неясная тревога охватила его. Сутками длился этот тяжелый полет, далеким казалось возвращение, и, пока требовалось бороться за судьбу корабля и свою судьбу, он был почти спокойным. Но сейчас 'Заря' находилась над той небольшой африканской страной, где предшественники его начинали спуск. Все они благополучно приземлились. 'А я?' -- прошептал Горелов.
Всего несколько минут оставалось в его распоряжении до того момента, когда он должен покинуть корабль. Он опробовал крепления ремней, связывавших его с пилотским креслом. Принимая последний раз пищу, Горелов неосторожно разломил бутерброд, и теперь несколько крупных крошек плавали над его головой в кабине. Это было опасно -- крошки могли попасть в дыхательное горло. Он достал небольшой пылесос и несколько секунд гонялся за ними. Потом посмотрел на показания прибора, регистрировавшего облучение. Нет, космическая одежда выдержала, и беспокоиться было не о чем. Он все сделал, все предусмотрел. И все-таки не в состоянии был побороть волнение. Уже не было в кабине изнуряющей температуры, к которой ни одна термокамера не могла заранее подготовить человека, спокойным и ясным казался весь остаток пути, а тревога росла и росла.
-- 'Заря', вы вошли в плотные слои, -- донесся с Земли голос Главного конструктора, проговорившего эти слова настолько ровно, что Горелов даже вздрогнул от удивления.
'Неужели они так спокойны и ни капельки не тревожатся за мое приземление? -- спросил он себя. -- Видимо, на Земле даже не могут представить, что я увидел и пережил за эти сутки'.
Как и у всякого человека, счастливо избежавшего многих опасностей, громкий внезапный стук способен порой вызвать шоковое состояние, так и у Алексея Горелова момент отделения от корабля вдруг пробудил непонятную нервозность. Сколько раз он готовился к этому, совершая парашютные прыжки и удачно приземляясь при самых различных изменениях ветра и облачности на самые различные площадки, узкие и порой неудобные. Он был единственным из маленького отряда космонавтов, кому парашютная подготовка давалась так легко. Но сейчас, после перенесенных испытаний, он с тревогой думал: 'А что, если случится беда? Сломанные ноги, а то и разбитая голова! Как тогда потомки помянут меня, космонавта, не сумевшего донести до человечества первые сведения о Луне!'
Шли секунды вхождения в плотные слои атмосферы, когда сгорала термоустойчивая обшивка и за бортом 'Зари' бушевала температура в десятки тысяч градусов. Космонавтам, отправляющимся в полет, настойчиво рекомендовали не открывать в этих случаях шторки иллюминатора. Алексей знал, что многие из его предшественников все же нарушали этот наказ, и тоже поддался искушению. Нажав указательным пальцем кнопку, он заставил шторки разойтись в стороны и жадно прильнул к литому жароустойчивому стеклу. Сказочными фиолетовыми и красными языками металось за обшивкой корабля пламя, съедая остатки термозащитного слоя. Это зрелище трудно было с чем-либо сравнить. Но странное дело -- багровые всполохи огня успокаивающе подействовали на космонавта. Все вдруг стало гораздо проще, и склонный к юмору Леша Горелов неожиданно подумал: 'Я же не тринадцатый командир космического корабля по счету, а двадцатый. Если тринадцатый пробился сквозь такие бушующие языки и не сгорел, -- двадцатый гореть не имеет права!'
И он опять нажал кнопку. Шторки задернулись. А потом пришла с Земли команда приготовиться к прыжку, и космонавт продела все от него зависящее, что должно было предшествовать отделению от корабля. Залпа катапультного устройства он почти не ощутил, до того задубели нервы. Да и притом длительные тренировки на центрифуге приучили и не к таким перегрузкам. Просто он увидел над собою ярко резанувшее по глазам ослепительное голубое небо -- как говорится, без единого облачка -- и вспомнил, как жаловались на здешнем аэродроме летчики на то, что им не хватает в году пасмурных дней, чтобы отработать программу обучения в сложных метеорологических условиях. 'Поэтому нас, космонавтов, тут и выбрасывают'. -- отметил он про себя.
Щелчок рукоятки -- и металлическое кресло освободило его. Показалось, даже купол парашюта облегченно вздрогнул от жаркого голубого карагандинского воздуха. Алексей увидел внизу кустики саксаула, желтые бугорки песчаных дюн, пестрый горькополынный травяной покров. Он был летчиком и имел зоркие глаза. Взгляд его охватывал степь на десятки километров вокруг с жадным любопытством и волнением. 'До чего же ты красивая, Земля!' -- чуть не воскликнул Горелов.
И тут же вспомнил, какой выглядела она, когда 'Заря', подчиняясь движению рулей ручной автоматики, вписывалась в лунную орбиту. Оттуда родная планета казалась желто-голубым шаром. Такой она была на всем протяжении полета от Луны назад, когда вырастала в своих очертаниях. Голубой ореол вокруг нее не менялся, только становился все ярче да ярче. 'Любая -- ты хороша! -- прервал себя Алексей. -- Голубая, желтая, серая. Важно, что ты послала меня в высь, а теперь принимаешь назад в строгом соответствии с законом всемирного тяготения. Вот я и опять твой'.
Мерно раскачиваясь под шелковым куполом парашюта, Горелов смотрел вниз, на степь, на тянувшийся в стороне кишлак с низкими саманными постройками и несколькими кирпичными домами. Если бы кто-нибудь из репортеров смог увидеть сейчас, каким было его лицо под твердым козырьком плексигласа, опущенным в гермошлеме, он никогда не написал бы наивных строк о ребячливой веселости и необыкновенной бодрости космонавтов, возвращающихся на землю. Он увидел бы смертельно уставшего человека с темным лицом и отеками под глазами, обросшего бородой, очень некрасивого, потому что лицо его сейчас походило на неподвижную, застывшую маску, и только в глазах отражалась огромная работа мысли.
Да, это спускался Человек. Человек, облетевший Луну, первым проникший в ее таинственное пространство. Он еще не ступил подошвами твердых, подбитых специальными шипами ботинок на родную землю, но был уже навсегда на ней прославленный.
Впрочем, об этом сейчас ему некогда было думать. Земля приближалась. Горелов отметил, что ветер несколько изменил направление и относит его южнее, чем он предполагал, к небольшому сероватому озерцу, видневшемуся среди нескончаемой жаркой равнины. Мимо озера, петляя, шла профилированная дорога. Была она из тех, что славятся обильно взлетающей пылью, иначе бы космонавт ни за что не заметил бы длинного шлейфа за мчавшейся по этой дороге автомашины. 'Это еще не за мной, -- отметил он, -- за мной не могли так скоро'.
Подтягивая стропы, он начал управлять парашютом перед приземлением. Уступая напору жаркого воздуха, послушно заколебался над его головой серебряный купол. Алексей дернул за шнурок на гермошлеме, и тотчас же бесшумно скользнул вверх твердый козырек, защищавший его не так давно и от высокой температуры, и от космических лучей. В лицо плеснулся прохладный на высоте родниково чистый воздух. Ярче заиграли перед глазами степные краски.
Горелов отметил: на часах, прикрепленных к левому рукаву оранжевого опознавательного костюма, было ровно двенадцать. Легкий удар ногами о твердую землю отозвался в голове веселым звоном. Космонавт упал на высушенную ветрами и солнцем траву, соревнуясь с упрямым ветром, стал гасить купол парашюта. Он легко выиграл это соревнование. Грудой ласкового шелка стал не его глазах парашют.
-- Живой! -- выкрикнул вдруг космонавт, поддаваясь неожиданному приливу буйной радости, овладевшей им после только что пережитого волнения. -Живой! Я, Алешка Горелов, вернулся!!
Лежа на животе и не снимая мягких перчаток, он изо всей силы забарабанил кулаками по давно не знавшей дождя, потрескавшейся от солнца земле. Потом рупором поднес ко рту ладони и что есть силы закричал, сотрясая жаркий воздух:
-- Зе-емля! Я на Земле! Жив! Здравствуй, старенькая!
После опасностей, пережитых им в одиночестве, и утомительного состояния длительной невесомости ему сейчас безудержно хотелось радоваться. Космонавт слушал, как его хриплый голос далеко разносился по степи.
