пульсом, дыханием, составом крови и весом. Здесь, в отряде, фигура врача сопровождала космонавта, что называется, и в будни, и в праздники. Если у кого-то из космонавтов появлялись отклонения в здоровье от обязательных минимальных показателей, он немедленно попадал во власть врачей, медсестер и санитаров, подвергался процедурам, получал в избытке советы и лекарства.
Ежедневно в лабораториях городка изводились десятки метров бумаги для записей кардиограмм и регистрации биотоков, сотнями появлялись цифры и пометки, сообщающие о физическом состоянии космонавтов. А приходил новый день с новыми тренировками, и вся эта работа начиналась сызнова.
В отряде стала притчей история о том, как однажды журналист Рогов отобедал сразу у двух космонавтов и уехал в Москву полуголодным. Случилось это недавно. Леня провел целый день в городке и пропустил обеденные часы.
-- Дорогой, -- сказал узнавший об этом Андрей Субботин, -- за чем дело стало? В пять мы кончаем, так ты сразу ко мне.
-- Ты меня давно уже собираешься проведать, Рогов, -- обратился к нему через несколько минут и Володя Костров, -- приходи сегодня часикам к семи, раз задерживаешься в нашем городке. Пообедаем, поговорим.
Рогов, для которого каждая встреча с космонавтами давала так много, решил, что не следует отказываться ни от одного из этих предложений. Ровно в шесть он уже сидел за столиком у Субботина. Хлебосольная хозяйка, жена Андрея, выставила такое обилие закусок, что у Лени буквально глаза разбежались. Была тут и заветная коробочка крабов, и красная икра, и холодное, тонкими ломтями нарезанное мясо лося, маринованные огурчики и маслята. Жирная атлантическая сельдь подмигивала Рогову просоленным глазом. Андрей сказал 'Ладно, ладно' укоризненно посмотревшей на него жене и достал небольшой, граммов на двести, графинчик водки, настоенной на красных стручках перца.
-- Мне семьдесят пять, тебе сто двадцать пять, -- распорядился он, -сам знаешь, как говорит наш генерал Мочалов: космонавты живут на земле. А раз на земле, значит, и водочки иногда немножечко можно.
Они выпили, и Андрей с жадностью набросился на закуски.
-- Ты почему так мало ешь? -- удивлялся он, глядя на гостя.
А Рогов в эту минуту хитровато рассчитывал: 'Сто двадцать пять граммов водки я, разумеется, выпью, это не помешает. А вот на закуски нажимать не буду. Надо оставить место на второй обед. Володя Костров примет не хуже. Однако жаль такие грибы и крабы оставлять! Ишь, как заразительно хрустит на зубах у Андрея огурец...'
И не знал Рогов одной небольшой детали: Субботину постоянно недоставало полутора килограмм в весе, и в эти дни он усиленно питался.
-- Ты куда же? -- закричал он, когда Леня собрался уходить. -- А какой бифштекс впереди ожидается! Пальчики оближешь.
Но Леня, ссылаясь на дальнюю дорогу, поспешил уйти. Спустившись на этаж ниже ровно в семь, он очутился у Кострова. Володя встретил его по-домашнему просто, в одной пижаме. Жена его, Вера Ивановна, была на собрании женсовета, и он укладывал детей спать.
-- Ты извини, мы тут сами будем хозяйничать, -- сообщил Костров.
Он долго гремел миски и кастрюлями на кухне, потом внес две тарелки жидкого рисового супа и сковородку с поджаренной баклажанной икрой.
-- Вот. Ешь. Овощи -- это очень полезно, в особенности для таких толстяков, как ты, -- провозгласил он, -- гораздо полезнее мяса. Да и мне надо два килограмма согнать, чтобы в весовую норму прийти. Так что у нас отношение к еде одинаковым должно быть. Правда?
-- Правда, -- упавшим голосом выдавил Леня и, с грустью вспоминая богатый стол у Андрея, подумал: 'Ну, водочки-то он немного нальет, раз в гости в такой мороз пригласил. Не может быть, чтобы не налил'.
И как раз в это мгновение Костров хлопнул себя ладонью по лбу.
-- Вот голова садовая! Обед-то обедом. Но запить его надо! -- весело воскликнул он. -- Помнишь, как там у Маяковского: 'Ну, а класс-то жажду заливает квасом? Класс -- он тоже выпить не дурак!' Так, кажется?
-- В общих чертах да, -- обрадованно подтвердил Рогов.
Сопровождаемый его взглядом, Костров метнулся из комнаты, а Леня облегченно вздохнул: 'Вот оно. Наконец-то опамятовался'. Но Костров остановился в дверях и, не оборачиваясь, спросил:
-- Позабыл выяснить, ты чем запивать будешь: молоком или нарзаном? Я спиртного не употребляю, да и тебе не советую. От него полнеешь.
-- А кефира у тебя нет? -- мрачно спросил журналист.
Позже он сам со смехом рассказывал всем эту историю.
Генерал Мочалов, не уставая, повторял:
-- Вы запомните, вы теперь другие. Авиация была для вас только первой ступенью. Вторая ступень -- космонавтика, и ой каких сил потребует от каждого, прежде чем кто-то будет допущен к старту!
Алеша Горелов прекрасно уяснил смысл этих слов. Его друзья по отряду ушли далеко вперед, и часто во время их бесед он никак не мог себя проявить, а только слушал и слушал, потому что многое из того, о чем они говорили, было для него еще недосягаемым. Разве мог он поддерживать беседу с Володей Костровым, когда речь шла об анализе бесконечно малых величин, теории вероятности или интегральном исчислении? Мог ли тягаться с Андреем Субботиным, если речь заходила о вселенной, характеристике небесных тел и галактик? Игорь Дремов был не только отличным биллиардистом и незаменимым нападающим в гарнизонной хоккейной команде. Он выступал с блестящими философскими докладами, мог часами говорить о древнегреческих мыслителях, о римском праве, материалистах восемнадцатого века, о ленинских философских работах. Сергей Ножиков был не только их партийным вожаком, но и отличным инженером. Вместе с Володей Костровым он часто выезжал на завод, где создавались новые космические корабли, вместе с конструкторами участвовал в сложных усовершенствованиях.
Алеша гордился, что попал в семью этих умных, дружных людей, по настоящему чувствовал, как много ему еще недостает. И он был рад видеть, с какой трогательной заботливостью все ему помогают учиться и никто при этом не подчеркивает свое превосходство. Его приняли здесь как равного...
x x x
Он всегда спал крепко, как и всякий человек, сменивший много разных жилищ в своей жизни и привыкший быстро засыпать на любой постели. Снился Алексею то родной Верхневолжск и старая добрая мать, то ровное знойное поле соболевского аэродрома и бронзовое от загара лицо комдива Ефимкова, то сосредоточенный Володя Костров, с которым он никак не может решить математическую задачу. Сны были разными, сменялись быстро и неожиданно, вплоть до той минуты, когда жесткий звонок будильника обрывал их. Открыв глаза, Алексей мгновенно возвращался к действительности. В сурдокамере было тепло, на пультовой уже включили свет, и он видел четкие часовые стрелки, показывающие семь утра. Алеша включил микрофон, чуть хрипловатым со сна голосом передал:
-- Сегодня десятое апреля. Семь часов две минуты. Температура в камере плюс восемнадцать, пульс шестьдесят два. Приступил к выполнению распорядка. Летчик-космонавт старший лейтенант Горелов.
Он зевнул и стал умываться. Струйки холодной воды лениво бились в металлическую раковину. Отфыркиваясь, тер полотенцем лицо. И не знал, конечно, какое оживление царит сейчас за звуконепроницаемыми стенами сурдокамеры. Голос Василия Николаевича Рябцева настиг его в ту минуту, когда Алексей просовывал курчавую голову в воротник синего свитера.
-- Внимание, внимание! Как вы меня слышите, Алексей Павлович?
Голоса 'оттуда', из внешнего мира, очень редко проникали в камеру, и Горелов удивился, что сам начальник лаборатории затеял с ним разговор в такую рань. Откликнулся:
-- Хорошо слышу.
-- Вот и чудесно, -- весело продолжал Рябцев, -- через двадцать минут мы вас выпустим.
-- Меня? -- спокойно переспросил Алексей. -- Так скоро?
-- Ничего не поделаешь. Опыт завершается. Каждого космонавта, выходящего из сурдокамеры, мы встречаем музыкой. Что вам включить? Чайковского, Шопена, Моцарта? Может, легкой музыкой встретить?
-- Нет, -- засмеялся Горелов, -- арию князя Игоря 'О дайте, дайте мне свободу!'
