удалялась разгневанная, мстила кому придется: обрывала пышные хвосты петухам, лишала голоса псов…
Кое-где от отчаяния начали приносить жертвы Моране. Чертили на испоганенной Земле ее образ, устраивали плетень, наполняли его подношениями. Бывало, убивали там и Людей…
Но даже и Смерти знакома усталость. Надоело Моровой Деве мерить своими ногами широкую и враждебную Землю, надумала она взобраться на плечи человеку. И надо же было случиться, чтобы попался ей навстречу брат Кия, возвращавшийся с городского торга домой.
— Слышал ли ты о напасти, от которой все умирают? — приняв зримый облик, спросила его Моровая Дева. — Вот это я и есть. Будешь теперь носить меня на себе, да смотри, не вздумай миновать хоть чью- нибудь избу! А будешь верно служить, так и быть, тебя пощажу.
Попадись ей сам Кий, верно, кто-то из них не сошел бы с того
несчастного места. Брат кузнеца оказался духом похлипче: покорно подставил ей спину, и Моровая Дева обвила костлявыми пальцами его шею, так что охватил все тело мороз… И побрел горемыка прежней дорогой, боясь оглянуться через плечо. Легче легкого пуха была его ноша, но если по совести — с песнями вскинул бы брат кузнеца на плечи стопудовый мешок и додому нес не споткнувшись!
Шли они мимо двора, где праздновали рождение первенца: раздавался смех, долетал вкусный запах еды. Но Моровая Дева взмахнула чермным платком, и немедля все изменилось — послышался плач, вскоре замолк, а потом и дымок над крышей пропал… Мало ноги не отнялись у Киева брата, но делать нечего — шел.
Дальше, дальше вела их искрившаяся в лунном свете дорога, и вот наконец впереди зазвучала знакомая размеренная песня молота и наковальни, повеял дымок родного огня. Там ожидали путника братья и старая мать, молодая жена и малые дети. Как он явится к ним со своей чудовищной спутницей, как выдаст ей на расправу самых любимых?..
Невзвидел тут свету брат кузнеца! Страшным словом проклял свое слабодушие, да и себя самого! Что было мочи стиснул крепкими пальцами
мертвые, костлявые руки на своей шее — и с криком бросился с дороги прочь, на речной лед, туда, где дышала, курилась морозным паром черная полынья…
Кий узнал голос брата и выбежал на подмогу, но поздно. Успел увидеть только круги, расходившиеся в полынье — глубока и быстра была в том месте река… И вот что еще увидел кузнец: серую тень, изникшую из воды. Она показалась ему похожей на тощую, высокую женщину с длинными неприбранными волосами. Эта женщина как будто с испугом оглянулась на полынью, поглотившую смелого человека… потом взвилась высоко в непроглядное небо — и стрелой полетела к Железным Горам!
Тогда Кий понял, что произошло. Опустился на колени в снег и заплакал…
Гибель дома
Так и не удалось Владычице Смерти второй раз послать Моровую Деву на промысел. А жалко: ведь трех шагов не дошла нерадивая до ненавистного кузнецова гнезда. Правду молвить, нутром чувствовала Морана — пока стучит его молот, стучит сердце рода людского. И, значит, нечему радоваться, хотя бы Весна и Солнце непробудно спали во льду, а Бог Грозы принимал нелегкие муки, лишенный сердца и глаз, закованный в семьдесят семь холодных цепей, и внука Неба готовили Змеевне в женихи…
— Сама пойду! — сказала Морана. — Избуду, истреблю кузнеца!
И спустя недолгое время все ближе и ближе к Киеву дому стало случаться новое страшное диво. Ночами — а ночью теперь почиталось время, когда заходил Месяц, — под двери изб просовывалась рука и начинала махать все тем же смертным платком, и поутру в том доме уже некому было встать, подоить мычащих коров.
Кий без устали ковал железные обереги-засовы, раздавал уцелевшим соседям. Свою семью и прибившихся сирот закрывал на ночь в кузне, памятуя, что туда вход нежити и нечисти был крепко заказан. А сам, попрощавшись на всякий случай с юной женой, брал верный молот и усаживался в засаду в опустевшей избе, у незапертой двери. Сидел тише мыши, только щипал себя безо всякой жалости, чтобы не заснуть.
И вот однажды дождался. Услышал, как заскрипел снег, а потом жалобно охнули стены. Заскреблись под дверью острые когти… и наконец показалась из неприметной щели жуткая скрюченная рука, держащая угол платка!
В тот же миг Кий с лязгом вдвинул тяжелый железный засов, намертво ее прищемив. Схватил молот и принялся крушить со всей силой и яростью:
— Это тебе за брата! А это за Даждьбога Сварожича, за трижды светлое Солнце! А это за моего побратима, Бога Грозы!
Впрочем, сказывают, он собственного голоса почти не слыхал, такой вой подняла за дверью Морана. С дубинами, с факелами начали сбегаться соседи: какая беда случилась у кузнеца, не надобно ли помочь? Те, что подоспели проворней других, успели заметить отвратительную тень, корчившуюся на снегу у крыльца. Железный засов держал Владычицу Смерти, как в мышеловке, может, тут в самом деле настал бы ей справедливый конец… но при виде близящихся огней злая ведьма собрала последние силы, с крысиным визгом рванулась — и упала крепкая дверь, раскатились бревенчатые стены, обрушилась старая крыша Киева дома. Не помня себя взвилась злая Морана в кромешные небеса, и визгливый вой ее стих за Железными Горами, в глубине темных пещер. Но Людям было не до нее: кинулись спасать кузнеца. Еле-еле вытащили его из-под загоревшихся бревен, вкупе с молотом, зажатым в ладони. Отнесли в ближайшую избу, и молоденькая кузнечиха приникла ухом к груди: жив ли?..
Соседи потом говорили, будто Огонь дал им невозбранно вытащить Кия и только тогда уже разошелся вовсю. Никто и не думал тушить этот пожар, как не тушат пожара, причиненного молнией. Пусть рыжекудрый Сварожич на свой лад вычистит место, где побывала Морана, мало ли, какая скверна там зацепилась!
Новый дом
Долго пришлось матери и жене выхаживать Кия. И надобно думать, вовсе загнали бы его в могилу проклятия разъяренной Мораны, — но догадались разумные женщины сотворить над ним лезвием топора священный Солнечный Крест. И отступила погибель, начали раны заживать накрепко, хотя Солнцу и Грому давненько никто не молился и не приносил жертв. Оправился Кий и решил:
