самолетов-разведчиков перехватывать и уничтожать их. Это обязывало нас организовать наблюдение за воздухом и установить постоянное дежурство на аэродроме одного-двух летчиков в кабинах истребителей.
Дни стояли солнечные, безветренные. В небе лишь иногда появлялись редкие облачка. И вот в один из таких дней, когда мы намеревались познакомиться с близлежащими аэродромами и я уже успел прочертить на карте маршрут полета, раздался голос наблюдателя :
- В воздухе самолет противника!
На высоте трех-четырех километров был хорошо различим двухмоторный разведчик, направляющийся в сторону Москвы. На аэродроме дежурил капитан Ш. Подумалось: хорошо, что первый боевой вылет сделает опытный летчик, его победа воодушевит всех. Чего большего может желать командир, когда его подчиненные только что начинают свой фронтовой путь?
- Капитан, взлет!
Команда была выполнена молниеносно. Мы не отрывали глаз от 'мига'. Вот он круто пошел вверх. Расстояние между ним и разведчиком быстро сокращалось. Немецкий летчик, очевидно, заметил наш истребитель, изменил курс и увеличил скорость. Но тот, срезав угол, продолжал сближение. Никто не сомневался в том, что через несколько секунд последует атака и вражеский самолет будет сбит. Сетовали лишь на то, что наплывшее облако помешало увидеть закономерный исход этого поединка: придется теперь довольствоваться только рассказом самого летчика.
Томительно тянулось время ожидания. Наконец 'миг' появился над аэродромом. Когда он сел, мы поспешили к нему.
- Разведчик ушел, - доложил летчик. - Все горючее сжег, а не нашел его в облаках.
Мы недоуменно смотрели на капитана. Как это ушел? Ведь фашист был виден даже с земли. А может, оружие не сработало? Или с мотором что случилось? Но капитан твердо стоял на своем: подвели облака. Спокойная уверенность летчика поколебала мое желание высказать откровенно все, что я подумал по этому поводу. Кто знает, а вдруг действительно всему виной облака? Над аэродромом они были редкими, а там, дальше, может, перешли в 'сплошняк'. Ну а если другая причина? Скажем, трусость... Нет, в это не хотелось верить...
Во второй половине дня нам приказали усилить дежурство. Свои места в кабинах заняли Волков, Долгушин и я. Вскоре появился еще один немецкий самолет. Он шел в юго-восточном направлении на высоте четырех тысяч метров. Мы сразу же взлетели, но пока набирали высоту, противник куда-то исчез. Где же искать? Решили держаться его прежнего курса. Летим пять, десять минут. Посматриваем по сторонам, друг на друга. Неужели и этого упустили? Вдруг Волков поравнялся со мной, качнул крылом и показал рукой вверх. Я взглянул туда, но ничего не обнаружил. Волков продолжал жестикулировать. Я кивнул ему: мол, действуй самостоятельно. Ведомый вырвался вперед и стал быстро набирать высоту. Тут и я увидел немецкий двухмоторный разведчик 'Дорнье-217'. Его нетрудно узнать по двухкилевой конфигурации и как бы обрубленным крыльям.
Сбить 'дорнье' нелегко: он имеет приличную скорость, мощное оборонительное вооружение, да и экипаж такого самолета состоит обычно из опытных людей. Надо было помочь Волкову, готовившемуся атаковать противника сверху. Я подал Долгушину сигнал следовать за мной и прибавил скорость. Намерение такое: подойти к разведчику снизу и отвлечь его внимание от Волкова.
Заметив нас, разведчик начал разворачиваться на запад. Мы пошли наперерез ему. В этот момент Волков неожиданно свалил 'миг' на крыло и устремился вниз. Вражеский стрелок замешкался, огонь открыл с запозданием. Прошли мимо и трассы с истребителя: Волков, видимо, не сумел хорошо прицелиться. Теперь наша очередь атаковать. Но Волков энергично сманеврировал и снова открыл огонь из всех пулеметов. 'Дорнье' задымился, а затем взорвался. Мы едва успели отвернуть в сторону. Волков же скрылся в дымном облаке. Мелькнула тревожная мысль: не столкнулся бы он с обломками взорвавшегося самолета. Нет, все в порядке - 'миг' вынырнул из темной пелены. Однако когда он пристроился к нам, мы заметили, что одно его крыло залито маслом. Потом выяснилось, что Волков проскочил мимо вражеского самолета буквально в нескольких метрах и был забрызган из поврежденных баков 'дорнье'.
На месте падения обломков немецкого разведчика мы нашли Железный крест и полковничий погон. Это, разумеется, повысило значимость нашей первой победы. Все считали, что такое начало - доброе предзнаменование на будущее.
На следующий день эскадрилья перебазировалась ближе к линии фронта - на полевой аэродром западнее Вязьмы. Понятие 'линия фронта' в июле 1941 года отличалось от сформулированного в армейских уставах. Едва ли кто решился бы тогда резко разграничить районы боевых действий немецко-фашистских и советских наземных войск. Нередко мы, летчики, наблюдали, как на восток движется немецкая колонна, а за ней или параллельно ей в том же направлении советская. Бывало и так, что на фронте - затишье, а где-то во вражеском тылу идут жаркие бои. Попробуй сориентируйся в такой обстановке, разберись, где свои, где чужие! Но ориентироваться и разбираться нужно было безошибочно.
На новом аэродроме вместе с нашей эскадрильей находилось подразделение пикирующих бомбардировщиков Пе-2. Нас объединили в одну авиационную группу. Теперь я стал получать задачи от командира этой группы, а не из штаба ВВС общевойсковой армии. Такое руководство было, конечно, более оперативным и конкретным.
Должен заметить, что авиагруппы представляли собой временные организационные единицы. Создавались они обычно для выполнения какой-то определенной задачи и имели различный состав. Иные включали в себя по нескольку частей и даже авиационных соединений. Особенно большую роль сыграли авиагруппы на заключительном этапе сражения за Москву.
С перебазированием под Вязьму для нашей эскадрильи началась жаркая фронтовая пора. Вылетать приходилось по пять-шесть раз в день. Задачи решали разнообразные: прикрывали наземные войска, сопровождали бомбардировщиков, вели разведку. Почти каждый вылет заканчивался напряженным воздушным боем. И как правило - с превосходящими силами противника.
Тут уж до конца выявились истинные качества каждого. В бою человек - как на ладони. Если в мирное время порой удается что-то скрыть, замаскировать, то в боевой обстановке сделать это почти невозможно. Не позволяют сами условия борьбы, из которой один выходит победителем, а другой - побежденным. Именно здесь лучше всего познаются способности подчинить личное общественному, преодолеть слабость во имя мужественного выполнения своего долга.
Когда я первый раз увидел Сергея Долгушина, откровенно говоря, усомнился в его летном будущем. Маленький, добродушный, с каким-то очень уж безмятежным взглядом голубых глаз, он, казалось, был создан вовсе не для суровой профессии истребителя. Но уже после первого совместного полета с ним от этого первоначального мнения не осталось и следа. Долгушин удивительно тонко чувствовал машину и, когда требовалось, решительно подчинял ее своей воле. Если на земле он иногда излишне суетился, мог вспылить, то в воздухе превращался в удивительно уравновешенного, расчетливого и хладнокровного бойца. В тяжелых условиях 1941 года эти качества Долгушина еще более развились. Да и внешне он заметно изменился: раздался в плечах, физически окреп. А что касается летного будущего, то скажу - Долгушин воевал до окончательной нашей победы, за годы войны произвел 422 боевых вылета, сбил в воздушных боях свыше 20 самолетов противника и по сей день служит в кадрах Вооруженных Сил, имея звание генерал-лейтенанта авиации.
С самого начала фронтовой жизни проявили себя стойкими воздушными бойцами и Павел Волков, Никита Боровой, Петр Воробьев, Сергей Макаров. В каждый вылет, в каждый бой они вкладывали все, на что были способны. И если не хватало мастерства, опыта, то компенсировали это напористостью, отвагой, неиссякаемой инициативой.
Другое дело - капитан Ш. Я не ошибся, заподозрив его в трусости при первом вылете на перехват немецкого разведчика, когда он вернулся с пустыми руками. Позже по его вине были сбиты Волков и Долгушин: спасая свою шкуру, Ш. бросил их в бою. И никто в эскадрилье не усомнился в правильности сурового приговора, вынесенного ему военным трибуналом.
Каждый день война преподносила нам что-то новое, нередко переворачивая вверх дном наши прежние представления. Происходила переоценка многих ценностей. Иными глазами мы взглянули, в частности, на немецкий истребитель 'месеершмитт'. К удивлению многих из нас, он оказался хорошим самолетом: скоростным, маневренным, с мощным вооружением.
В академии слушателей знакомили с этой машиной - немцы продали нам накануне войны несколько боевых самолетов, в том числе и 'мессершмитт'. Толстые угловатые крылья, длинный фюзеляж, недостаточно обтекаемый фонарь все это не внушало веры в его высокие летно-тактические качества. К тому же никто, пожалуй, не допускал, чтобы гитлеровская Германия показала нам свои лучшие самолеты. И потому, видимо, мы не изучали 'чужой' истребитель должным образом. На практике же оказалось, что именно с ним противник начал войну...
Переосмысливались и некоторые каноны наших довоенных уставов и наставлений. Совсем недавно казавшиеся незыблемыми, они явно вступали в противоречия с требованиями боевой обстановки и возможностями новых истребителей.
Взять хотя бы боевые порядки. Основу их составляли клин звена из трех самолетов, в эскадрилье - клин звеньев. Вооружаясь постепенно опытом полетов на МиГ-3, мы все острее чувствовали несовершенство этих боевых порядков. Они стесняли маневр и не обеспечивали в бою надежной взаимной защиты от атак противника. При полете звеном обоим ведомым летчикам, из-за
