Резко разворачиваемся и устремляемся в атаку. Первая пара правой немецкой четверки, заметив наш маневр, прибавила скорость и проскочила под нами. Вторая замешкалась, и мы в упор открыли огонь по ней. Ведущий 'мессершмитт' вспыхнул и, перевернувшись, пошел к земле. Его ведомый попытался ускользнуть, но Долгушин меткой очередью сбил и его.
Разделавшись с этой парой, мы энергично набрали высоту и обрушились на левую четверку. Та тоже поспешила отойти в сторону. Воспользовавшись этим, мы вырвались из окружения и взяли курс на свой аэродром. Посадку произвели почти с пустыми баками.
С трудом вылезли из кабин. Лица у всех осунулись, еле держимся на ногах. Но это не убавляет нашей радости. Такой бой провели и вышли из него победителями! Почти трехкратное превосходство было у немцев, а они потеряли два самолета, у нас же потерь нет. В этом бою мы, пожалуй, впервые по-настоящему оценили мощь новых истребителей, почувствовали уверенность в том, что можем с успехом бить врага. Кто пережил 1941 год, знает, как много тогда значило такое.
Но далеко не все воздушные бои заканчивались столь счастливо. Случалось и нам нести серьезные потери. Мы еще не научились до дна использовать боевые возможности своих машин. Некогда было. Готовясь к боям, едва успели освоить лишь технику пилотирования скоростных истребителей, но отнюдь не их боевое применение, в первую очередь - искусство ведения огня. Это приобреталось уже в ходе ожесточенных схваток с противником, нередко превосходившим нас и численно, и качественно. Отсюда и потери - оправданные и неоправданные.
В том же месяце шестерка МиГ-3 из нашей эскадрильи сопровождала группу бомбардировщиков Пе-2, которая должна была нанести удар по одному из тыловых объектов противника. За линией фронта мы попали в полосу кучевых облаков. Пришлось перестроить боевой порядок истребителей, чтобы предупредить внезапное нападение со стороны врага. Наша шестерка разделилась на три части: слева от бомбардировщиков - Долгушин и я; справа - Макаров и Боровой; сверху Подмогильный и Воробьев. Идем, поглядывая по сторонам и друг на друга.
На земле под нами четырьмя удлиняющимися жгутами поднялась пыль. Все понятно: с аэродрома взлетают вражеские истребители. За первой четверкой последовали вторая, третья... Если бы мы шли одни, без бомбардировщиков, можно было бы атаковать немецкие самолеты на взлете, когда они еще не набрали высоту и не развили скорость. Но оставлять без прикрытия бомбардировщики не полагается. Особенно когда противник в любой момент может появиться из-за облаков.
Я покачал крыльями, предупреждая своих об опасности. Ответили Долгушин, командир ведущего бомбардировщика и те, кто шел справа. Подмогильный и Воробьев не среагировали на сигнал. Я повторил его, но ответа опять не последовало. Вот если бы работало радио...
Только успел я подумать об этом, как из-за облаков вынырнули два 'мессершмитта'. Они пикировали на Подмогильного и Воробьева, а те их не замечали и продолжали идти прежним курсом. Я кивнул Долгушину, и мы бросились наперерез 'мессершмиттам'. Но не успели. Фашисты с короткой дистанции открыли огонь по самолетам Подмогильного и Воробьева. Один из них загорелся, другой, свалившись на крыло, тоже пошел к земле. Неужели сбили обоих?
Мы с Долгушиным погнались за 'мессершмиттами', которые начали набирать высоту. Чувствую, как напряженно работает мотор. От максимальной перегрузки в теле огромная тяжесть, глаза временами застилает темная пелена. Только бы догнать! Только бы не упустить! Ведомый 'мессершмитт' сделал глубокий крен, лег на спину и на какое-то время завис в воздухе - решил осмотреться. Я резко передвинул вперед сектор газа. 'Миг' сделал рывок, и в прицеле быстро стал увеличиваться силуэт вражеского самолета. Когда расстояние сократилось до нескольких десятков метров, я нажал на гашетки. Мощная очередь из всех пулеметов врезалась в 'мессершмитт', и он взорвался.
Не мешкая пристраиваемся к своим бомбардировщикам. К ним уже приближаются другие 'мессершмитты'. Стрелки с Пе-2 пулеметным огнем преграждают им путь. Макаров с Боровым надежно прикрывают бомбардировщиков справа. Я опять подаю знак Долгушину, и мы вместе бросаемся навстречу 'мессершмиттам', стараемся не допустить их к бомбардировщикам.
Сбросив бомбы на заданный объект, Пе-2 берут курс 'домой'. А мы с Долгушиным продолжаем отбивать атаки вражеских истребителей, которых становится все больше. Макарова и Борового не видно. Где они, что с ними? В такой свалке все могло случиться. Радует лишь то, что бомбардировщики выполнили задачу...
Достигнув линии фронта, Пе-2 ушли в облака. Вскоре и мы последовали за ними, оторвавшись наконец от 'мессершмиттов'.
Вот уже и свой аэродром. Только произвели посадку, подбегает адъютант эскадрильи В. А. Богутский. Обычный вопрос:
- Что в донесении написать?
- Подожди, дай отдышаться...
Меня все сильнее одолевает тревога. Вылетели шестеркой, а вернулись вдвоем. Где Макаров и Боровой? Что с Подмогильным и Воробьевым?
Подошел Долгушин. Смотрит хмуро, исподлобья, лицо осунулось, гимнастерка темна от пота. Переступает с ноги на ногу, молчит. Потом выразительно кивает на наши самолеты: они изрешечены пулями, во многих местах сорвана обшивка, фюзеляжи закопчены - пришлось много пользоваться форсажем.
- Подмогильный и Воробьев выпрыгнули? - с затаенной надеждой спрашиваю я Долгушина, зная о его острой наблюдательности.
- Один парашют видел.
- А о Макарове и Боровом ничего не знаешь?
- Нет. Очень уж много фрицев было...
Ноги не держат - прилег на травку. Механики и мотористы занялись моим и долгушинским самолетами. Подумалось: технарям тоже достается. Ведь надо обеспечить пять-шесть вылетов в день. И почти каждый самолет возвращается с повреждениями, горючее и боеприпасы используются почти полностью. Ремонтировать и заправлять машины нередко приходится под бомбежками. Не хватает инструментов, запасных частей. Механики рыщут по всей округе, разыскивая разбитые самолеты, и пополняют за счет их свои каптерки и технические сумки. Выручают настойчивость, рационализаторская сметка, товарищеская взаимопомощь. Каждый стремится лишь к одному: побыстрее и получше подготовить самолет к боевому вылету...
За раздумьями не заметил, как над аэродромом появились два 'мига'. Они привычно снизились и точно произвели посадку. Это - С. В. Макаров и Н. Ф. Боровой. У меня отлегло от сердца.
Вернувшиеся летчики рассказали, что они, как и мы, вели тяжелый бой, сбили двух 'мессершмиттов', но полностью израсходовали горючее и вынуждены были сесть на соседний аэродром. Там заправились и сразу же - домой.
А о судьбе В. И. Подмогильного и П. П. Воробьева мы узнали через несколько дней. Подмогильный выпрыгнул с парашютом, приземлился в расположении наших войск. Обгорелого, его отправили в госпиталь в Ржев. Воробьев сумел посадить подбитый самолет и тоже вышел из строя. После госпиталя он попал в другую часть. Встретились мы с ним лишь после войны. Он был уже подполковником. Сейчас - в запасе, работает диспетчером службы движения в Львовском аэропорту ГВФ.
В последних числах августа 1941 года не вернулся с задания и Павел Волков. Очевидцы рассказали, как он вел бой с семью вражескими истребителями. Двух из них сбил, но и его самолет немцы подожгли. Случилось это над вражеской территорией, и мы посчитали, что Волков погиб. Однако спустя почти двадцать лет после окончания войны я узнал, что он, раненный, попал в плен, но был вызволен из фашистского концлагеря наступавшими советскими войсками.
За июльские и августовские бои несколько летчиков нашей эскадрильи удостоились правительственных наград. Орденом Ленина наградили старшего политрука Подмогильного, орденами Красного Знамени - Долгушина, Макарова, Борового, меня. Это был мой третий орден Красного Знамени: первый я получил в 1938 году, второй - в 1940-м. А еще через месяц меня наградили вторым орденом Ленина.
К сентябрю 1941 года в нашей эскадрилье осталось лишь несколько летчиков. Нам приказали перелететь на аэродром, располагавшийся между Великими Луками и Ржевом. Здесь эскадрилья пополнилась новыми людьми и материальной частью, а затем влилась в состав 180-го истребительного авиационного полка.
Командовал полком капитан А. П. Сергеев - молчаливый и несколько замкнутый человек. Заместителем у него был капитан И. М. Хлусович, до войны - мой командир звена. Он тоже воевал в Испании и вернулся оттуда с орденами Ленина и Красного Знамени. Хороший летчик, дисциплинированный командир и остроумный собеседник, Хлусович пользовался всеобщим расположением в любом авиационном коллективе. 180-й полк не представлял исключения из этого правила.
Комиссаром полка был В. И. Зиновьев. Его все уважительно называли Василием Ивановичем. Кряжистый, скуластый, всегда подстриженный бобриком, он отличался удивительной жизнерадостностью и твердой партийной принципиальностью.
- Быть коммунистом - значит всегда и во всем показывать пример другим, любил говорить Зиновьев.
И сам никогда не отступал от этого правила. Неутомимо оттачивал летное мастерство. Одним из первых в полку переучился на истребитель МиГ-3. Люди охотно шли к нему со своими радостями, невзгодами и неизменно встречали дружеское участие. По вечерам Василий Иванович частенько брал в руки гармонь и скрашивал короткие часы фронтового досуга летчиков душевной песней.
Штаб полка возглавлял майор М. Е. Проворов. Он тоже отлично знал свое дело, во всем любил порядок, иногда казался чрезмерно строгим. Но высокая требовательность органически сочеталась у него со справедливостью и заботливым отношением к подчиненным.
Полк состоял из трех
