христианской мысли.
Отец Исидор завел меня в маленькую церковь при семинарии. Церковь называется 'Санта-Мария де лос Буэнос-Айрес'. Это переводится: 'Святая Мария доброго ветра'.
- Между прочим, - сказал отец Исидор, - после того, как аргентинские капитаны побывали здесь, они назвали свою столицу Буэнос-Айрес - Добрый ветер.
Когда мы вышли из церкви, отец Исидор предложил зайти выпить сока. Он спрашивал меня о положении верующих в Советском Союзе. Говорил о том, что в Испании скоро многое должно измениться, а потом вдруг по-русски запел:
Очи черные, очи страстные, очи жгучие и прекрасные!
Он оборвал песню так же неожиданно, как и начал. Вытер вспотевшее лицо хрустким, накрахмаленным - с легким запахом сухих духов - носовым платком и повторил:
- Скоро многое изменится в Испании, сеньор русо, и вы поймете, что грех всегда и во всем обвинять церковь.
Действительно, отношения церкви и режима в Испании совсем не похожи на те, которыми они были тридцать пять лет назад.
Летом тридцать седьмого года, во время ожесточенных боев республиканцев с фалангистами, было опубликовано письмо испанских епископов, составленное кардиналом Гома и подписанное почти всеми прелатами Испании, за исключением епископа Виттории Мичико и кардинала Видалья, в котором испанская церковь не только высказалась за поддержку националистов, но и объявила движение Франко 'священной войной'. Тогда это укрепило позиции мятежников.
Сейчас ситуация стала совершенно иной.
Корреспондент 'Фигаро' Филипп Нори писал недавно о резко обострившихся отношениях между режимом и церковью, которую поддерживает Ватикан: 'Кардинал Висенте Энрике Таранкон вступил в старую церковь иезуитского стиля, которая является главным мадридским собором. Несмотря на правила этикета, официальный прием, оказанный новому архиепископу властями, отличался ледяной холодностью. За тридцать пять лет франкизма на таких церемониях ни разу еще не было менее десяти министров во главе с заместителем председателя правительства. На этот раз присутствовал только один министр юстиции, который одновременно является министром культа. Он попросту не мог сослаться на 'вирусный грипп'. Не было и генералов. Кардинал Таранкон не должен был удивляться этому. Уже давно было ясно, что его посвящение в сан нежелательно властям.
В мае прошлого года кардинал Таранкон был навязан Мадриду Ватиканом - во имя многочисленных пастырских требований, - чтобы преградить путь в мадридское архиепископство кандидату режима франкисту Гуэро Кампасу. Для Франко это было ударом, и он тогда прибег к угрозе. В своем традиционном послании по случаю окончания года, который ознаменовался арестами многих церковников, Франко сказал: 'Государство не будет бездействовать в то время, когда некоторые служители церкви заняли позиции мирского характера'. (Если это расшифровать, перевести на живой язык фактов, то станет ясным истинный смысл этих слов: десятки испанских священников брошены в тюрьмы; на скамью подсудимых служителей культа сажают вместе с коммунистами и басками, выступающими за национальную автономию; во время следствия к священникам применяют такие же пытки, как и к коммунистам.) Но это заявление оказалось на руку церкви. Официальный печатный орган епископата впервые счел нужным ответить каудильо, напомнив, что церковь не может отказаться выполнять свою миссию и разоблачать нарушение справедливости.
Сорокалетний наваррец, монсеньор Район Этчерен, помощник Мадридского епископа, правая рука Таранкона, говорит: 'Большая часть испанского духовенства считает сегодня позицию, которую церковь занимала во время республики и гражданской войны, своего рода грехом, который нужно смыть. Церковь должна быть свободной и независимой, а это требует полного отделения церкви от государства. Возможно, что церковь останется в меньшинстве в стране, но она приобретет большую моральную силу'.
Однако руководители 'испанского братства служителей церкви' - оно насчитывает 6 тысяч членов и заявляет, что представляет четвертую часть испанских священников, - говорят иначе: 'Мы сражались в тридцать шестом году и готовы начать все сначала'. Возглавляют 'братство' отец Ольтра, францисканец, похожий на воинствующего монаха, который был капелланом 'Голубой дивизии', и отец Санта-Крус, который до сих пор носит на своей сутане знаки офицера легиона.
Когда мы выходили из семинарии, отец Исидор, кивнув головой на парк, сказал:
- Никак не могу поверить, что всего триста лет тому назад здесь полыхали костры, на которых сжигали еретиков.
...В пособии, составленном двести лет назад испанским церковником Николасом Эймериджем, было сказано: 'Найдутся честные люди и чувствительные души, которые будут обвинять нас в том, что мы обнародовали ужасные картины, написанные ранее. Они спросят: 'Какую пользу или какое удовольствие можно получить от того, что ознакомишься со столь отвратительными вещами?' Чтобы отвести их упреки, нам будет достаточно ответить: 'Именно потому, что эти картины являются отвратительными, нам необходимо выставить их напоказ, дабы они вызывали ужас'. Ведь эти жестокости находили в течение столетий поддержки у народов, которых мы именуем воспитанными и которые считают себя нравственными. Кроме того, во многих странах Европы эти ужасные порядки еще считаются священными. В других же только недавно разрешено подвергать их критике и возмущаться ими. Наконец, нас может оправдать хотя бы такой факт: в Париже в 1768 году была опубликована 'Апология святого Варфоломея'. Таким образом, все еще полезно писать об инквизиции'.
Однако еще и сейчас можно встретить защитников инквизиции. Католическая энциклопедия так трактует инквизицию: 'В новейшее время исследователи строго судили учреждения инквизиции и обвиняли ее в том, что она выступала против свободы совести. Но они забывают, что в прошлом эта свобода не признавалась и что ересь вызывала ужас благомыслящих людей, составлявших, несомненно, подавляющее большинство даже в странах, наиболее зараженных ересью'.
Я довольно часто возвращался к мысли: что же такое инквизиция? Кем были ее руководители? Фанатики, готовые пойти на преступление, чтобы защитить догмы церкви от мнимых или подлинных врагов, или корыстолюбивые мерзавцы, которые слепо выполняли предписания начальства? Скорее всего в подоплеке инквизиции был фанатизм, подтвержденный слепой полицейской жестокостью. Важно другое. Я никак не могу понять: неужели в Испании не было зрячих людей, не гениев, а просто зрячих, которые должны были бы сказать владыкам: 'Опомнитесь! Сжигая на кострах несчастных, вы обрекаете страну на дикость! Испания становится смешным пугалом Европы, от вас отшатываются, вашей слабостью пользуются другие страны!' Неужели владыки - и мирские и церковные - не понимали намеков, содержавшихся в гневных строках Сервантеса и в поразительных полотнах Гойи? Или Испанией на протяжении веков правили временщики, которые жили по принципу: 'Свое взял, а там будь что будет, после нас - хоть потоп!' Есть, видимо, в истории государств такие периоды, понять которые невозможно, а уж объяснить тем более. Потомки будут судить об этих периодах по книгам писателей, по полотнам живописцев. Одни будут писать Филиппа мудрым и красивым, другие вложат всю свою ненависть к этому монарху в то, как он напишет морду его лошади, но объективной правды потомки не получат, ибо любой документ имеет два - по меньшей мере - трактования. Однозначно лишь чувство современника...
Купив билет на поезд, отправляюсь в Херес-де-ла Фронтейра и Кадис - в край пиратов Проспера Мериме. Дорога шла по красно-желтой пустыне; песок, сплошь раскаленный песок - только вдруг появится из-за поворота причудливая роща кактусов, длинных и пышнотелых. Вагончики старенькие, начала века; качает, как в шторм. Вагончики забиты американскими морячками - в Кадисе крупнейшая база НАТО. Мой мадридский друг дал адрес: Бельтран Домек, маркиз, Херес-де-ла Фронтейра, улица Санто-Доминго, 1. Домек - совладелец и директор крупнейших в Испании винных 'бодег' 'Уильям Хамбер энд Домек'.
Бельтран Домек - высокий, сильный мужчина, один из тех бизнесменов, которые выступают за установление серьезных экономических контактов между нашими странами. Он показал мне свои богатства - громадные, беленые, холодные баррили (бочки).
На конце 'авененсии' (длинной алюминиевой палки) укреплена серебряная рюмка, ею зачерпывают вино из баррили - на пробу. Артистично подняв метровую аве-ненсию высоко над головой, Домек перелил искрящийся херес в высокий, тонкий стакан.
- Заметьте, - сказал Домек, - 'авененсия' - по-испански значит соглашение.
Он очень потешался, как я сказал 'хЕрес'.
- Это ужасно, Джулиан! Только 'херЕс'! Никогда 'хЕрес'. Неужели вам это не режет слух?! В 'хЕресе' есть нечто грубое, галисийское, и лишь певучее 'херЕс' - настоящий испанский, а ведь единственный настоящий испанский - это астурийский... (Это уже третий 'истинный язык' Испании. Педро Буэна утверждал, что таким языком является андалузский. Карлос настаивал на галисийском, Бельтран - на астурийском.)
...Вечер я провел у него на 'финке': потолок из огромных, 20-метровых балок красного дерева, камин в два человеческих роста, великолепная библиотека, интересная живопись.
- Эта 'финка' не типична для Испании, - сказал Бельтран, - но, поскольку моя жена англичанка, я стараюсь, - он снисходительно, как истинный гранд, усмехнулся, - прежде всего уважать желание сеньоры.
Ночью он отвез меня в Севилью, я сел на последний самолет и улетел в Малагу. Отсюда всего двенадцать километров до Торремолинос - самого космополитичного города в Европе, курортной столицы на Берегу
