Дональд Эпштейн, Париж, кинопродюсер, друг Кармена, славный парень, воевал против Гитлера, был сбит над Германией, в концлагере подлежал расстрелу; спасло русское большевистское подполье; черт, отчего я не позвонил ему, не важно, что было мало времени, для хороших людей время должно быть найдено, а ты по-прежнему тратишь уйму минут на суету, обязательные (а именно поэтому совершенно необязательные) звонки, встречи, ленчи, ужины.
- Алло, пожалуйста, мистера Эпштейна.
- Мистер Апштайн не живет здесь более, он переехал на юг Франции.
- Пожалуйста, дайте мне его новый телефон.
- Но мистер Апштайн не оставил нам своего нового телефона, месье...
('Апштайн', понятно. Я совсем забыл, что он просил именно так произносить его фамилию', - вспомнил Степанов.)
Профессор Герберт Краузе. Стоп, этот может помочь, он часто приезжает в Москву, я могу там арендовать ему машину или отдать свою, а здесь он меня выручит.
Степанов набрал номер и услышал командный голос:
- Двадцать три двадцать шесть!
(Профессор писал во многие журналы и газеты, поэтому скрывался от пустых звонков, называл лишь номер своего телефона; те, кто нужен ему, знают эту хитрость.)
- Ноль семь ноль один, - ответил Степанов.
- Простите?
Степанов рассмеялся.
- Гутен морген, Карл Иванович!
- Но я не Карл Иванович, - удивился профессор, - я Герберт Васильевич.
'Нет, все-таки немец всегда немец, - подумал Степанов, я ж ему объяснил про 'Карла Ивановича', неужели память стала сдавать?'
- Я помню, что вы Герберт Васильевич, а вот вы забыли, как я рассказывал вам о персонаже из Толстого, добром старом гувернере, 'гутен морген, Карл Иванович'...
- А, Дмитрий Юрьевич, здравствуйте, мой дорогой! Откуда вы?! Я хотел было вам звонить, но большевики отключили автоматическую связь, разговора приходится ждать чуть ли не сутки!
- Ничего, повысим тариф на разговор и снова включим автомат, - легко пообещал Степанов. - Я сейчас неподалеку от вас, и у меня к вам необычная просьба.
- Да, пожалуйста, мой дор-р-рогой (откуда такая 'горловая устроенность', успел подумать Степанов, я бы связки порвал при надобности так произносить букву 'р'), в чем предмет вашей просьбы?
- Сначала вопрос: вы собираетесь в Москву?
- Если дадут визу, то обязательно! Я уже заказал через мое туристское бюро в Штутгарте номер в 'Национале' на семнадцатое марта.
'А сейчас октябрь, - отметил Степанов, - ну и немцы, ну и организаторы своего времени, учиться у них и учиться!'
- Вам в Москве машина потребуется?
- Это было бы идеально.
- А мне очень нужна машина здесь... Дня на три-четыре... Давайте заключим соглашение: я вам даю свою машину в России, а вы мне нанимаете лайбу здесь.
- Простите?! Что я вам здесь должен нанять? - голос у профессора стал на какой- то момент испуганным.
- Лайба - это автомобиль... На жаргоне.
- Ах, вот как! И что это за жаргон?
- Молодежный, сказал бы я.
- Ага, хорошо, очень интересно... Конечно, я готов вам помочь... Оставьте мне свой телефон, я перезвоню в течение пятнадцати минут.
Он позвонил через двенадцать минут, сказал, что надо пойти на вокзал и в 'ависе' взять малолитражный 'ситроен', попросил прислать записочку, желательно на немецком, что машина была арендована в целях совместной работы над новой рукописью профессора.
- Это для налоговой службы, - пояснил он, - если я им представлю справку, что вы работаете вместе со мною, назовите себя моим редактором или консультантом, как вам будет угодно, то с меня эти деньги не станут взимать из налогов по гонорару и, таким образом, вы не будете чувствовать себя обязанным... Что у вас за тема поездки?
- Грацио.
- Простите?!
- Меня интересуют некоторые обстоятельства, связанные с гибелью Леопольдо Грацио.
- Ах, этот миллионер, эксплуататор и спекулянт?! профессор рассмеялся. - Не задирайте нас слишком сильно, Дмитрий Юрьевич, мы тоже обидчивые.
- Сильно не стану, Герберт Васильевич, спасибо вам огромное. Что я должен взять с собой для 'ависа'?
- А ничего. Права. Я продиктовал клерку номер своего счета, он уже проверил в банке, так что садитесь за руль и поезжайте.
Спустившись вниз, Степанов отдал портье ключ; тот суетливо протянул ему листок бумаги.
- У вас было постоянно занято, вам несколько раз звонила дама из аэропорта...
Степанов прочитал: 'Я полетела на Сицилию по делу нашего общего друга. Вернусь, точнее, должна вернуться завтра днем. Мари'.
'Мы с ней идем одним путем, - подумал Степанов, расплачиваясь за отель, - жаль, что она ко мне не заехала. А может, это и к лучшему'.
Он заметил в углу холла молодого человека, который слишком уж сосредоточенно читал газету, но по тому, как его левая нога отбивала такт, было ясно, что новости его не очень-то волнуют, видимо, недавно работает в тайной полиции, только-только начал овладевать высоким искусством наружного наблюдения...
66
22.10.83 (14 часов 47 минут)
Машин на дороге было мало, пустых три ряда, скорость ограничена до ста тридцати километров, больше ни-ни, здешняя полиция беспощадна, двадцать франков, и никаких разговоров; таятся вроде наших, родимых, с радарчиком за крутым поворотом, никаких объяснений, деньги на бочку.
Степанов торопился одолеть большую часть пути до четырех часов, потом дорога станет забитой, к счастью, кончился туристский сезон, нет тысяч машин с прицепами, катерами, байдарками, клетками с пони, нет медлительных голландцев, неистовых водителей из Рима, жестких французов, которые ездят лихо, но не придерешься, строго по закону; требовательных немцев, утыкающихся мордой своего сверхмощного 'мерседеса' в задницу твоей машиненки, поди не уступи ему дорогу - пронесется мимо на двухсоткилометровой скорости, и нет его...
Во время путешествий Степанов приладился работать и на автомагистралях: руль в управлении легок, вторая рука свободна, держи себе диктофончик и наговаривай сюжеты, заметки, заготовки глав к следующей книге.
Он знал, что до Цюриха автострада новая, прекрасная, можно работать всласть; потом дорога вольется в город, через каждые сто метров указатели, помогающие водителю не сбиться с пути, тем не менее не подиктуешь, хотя пешеход дисциплинирован, бабки не бегут под колеса, красный свет закон, нарушение которого просто-напросто невозможно, ибо вызовет такое изумление прохожих, что человек готов сквозь землю провалиться (наверное, подумал Степанов, высшее уважение к закону достигается тогда, когда люди недоумевают по поводу поступка, противного принятым в обществе правилам, а недоумение предполагает отторжение чужака от общества).
Берн проезжать не пришлось, дорога легко огибает маленькую столицу живописной страны, а оттуда уже он погнал к Сен-Готарду, промахнул длиннющий тоннель и оказался в итальянской части страны; передачи по радио идут на итальянском, смонтированы иначе, чем в цюрихско-немецком регионе и лозанно-французском: музыка, постоянная музыка, прерываемая восторженными комментариями дикторов, будь то реклама стирального порошка, сообщение о военных столкновениях в Сальвадоре или информация о новом романе сексбомбы Брижит Бардо.
