Я не стал передавать слова Нарышкиной, поскольку Шебцов может не выдержать, у него порою сердце останавливается, надо щадить человека; я нашел слова, которые устроили всех: <Если бы редакция получила письма ветеранов, направленные против музыкальных программ телевидения и радио, подборку, думаю, можно напечатать>.

Тихомиров сразу же меня поддержал, пообещал организовать письма не только из России, но и из Таджикистана, Грузии и Литвы: <Надо соблюсти декорум, главное перекрыть кислород паршивым западникам, с республиками вопрос решим, в конце концов, у них есть национальное вещание, пусть себе играют на бандурах>.

Публикацию подборки писем читателей я пробил; хотя пришлось дать три письма и в поддержку рок- музыки, причем выступили не какие-то юнцы, а делегат съезда комсомола, космонавт и профессор-биолог... Зато в поддержку хорового пения высказались ветеран, студент и учитель.

После этого два раза мы встречались с Тихомировым с глазу на глаз, планируя кампанию газеты против нетрудовых доходов. Мы понимали друг друга с полуслова, а порою и просто обмениваясь взглядами...

Сегодня он неожиданно позвонил на работу: <Подъезжайте на десять минут в кафе-мороженое на улицу Горького>.

Встретившись, я понял, что он очень торопится; говорил поэтому рублено, хотя, как всегда, корректно:

- Я уже осведомлен о том, что вы начинаете персональное дело Варравина. Исполать вам. Но совершенно необходимо срочно организовать выступление газеты по делу Горенкова. Статья должна быть взвешенной: <Ни один хозяйственник не гарантирован от ошибок и злоупотреблений. Горенков не был злостным расхитителем, просто он не подготовлен к такому уровню, на который его выдвинул Каримов или же те, кто поддерживает Каримова. Если кто и виноват, то именно Каримов, не проявивший максимума внимания к растущему работнику. Надо выдвинуть предложение о немедленном пересмотре дела Горенкова>... Да, да, именно так... Но все - в пастельных тонах... Горенков повинен в гусарстве, халатности, но не в злоумышлении, - это даст ему свободу... Гуманизм, прежде всего гуманизм, Женя... И непременно расскажите о недобросовестности молодого репортера, пытавшегося на трагедии человека сделать себе имя: такого рода поведение в нашей прессе недопустимо.

Я предложил переговорить с Эдмондом Осининым; пишет он зло, резко, если возьмется - разнесет в щепы.

- А уговорите? - спросил Тихомиров. - Он не является героем моего романа, признаюсь: слишком мылист, выскальзывает из ладоней.

- У меня есть возможности подействовать, - ответил я. - Он прислушивается к мнениям, постараюсь организовать.

Я сказал так не зря: еще работая в горкоме, мне пришлось дважды встречаться с Осининым в кабинете первого секретаря на совещаниях для узкого круга; его пригласили, потому что замолвил слово один из литературных патриархов, над сыном которого он в свое время шефствовал; выступил он там лихо, ударил по бюрократии и перестраховке, опираясь на брежневскую <Целину>; книгу трактовал как пламенный призыв к инициативе, рассматривал некоторые главы и фразы неожиданно, достаточно смело, именно тогда первый заметил: <Вот как надо выступать, товарищи! Я посоветую Лапину активнее использовать Эдмонда Лукьяновича на телевидении, там не хватает писательского слова>.

Помощники сообщили об этой реплике первого кому надо, и Осинина после этого легко приняли в Союз писателей. Точно зная, на кого следует ставить - ласковый теленок двух маток сосет, - он предложил свои услуги патриархам в качестве литературного функционера; в газете стал обозревателем по вопросам культуры; подготовил том избранных очерков, но поданы они были словно новая форма прозы; как и полагается, задействовал связи, после чего появились десятки рецензий: <Свежее слово в литературе>. Однако при этом, мне кажется, в глубине души Осинин понимал, что никакой он не писатель, и поэтому все время охотился за острыми темами, чтобы завоевать читателя не мастерством, а сенсацией - на это все падки.

...Я пришел к нему в кабинет лишь после того, как были организованы два звонка от нужных людей, сказал, как меня покорила его последняя телевизионная программа, <вы теперь выступаете не только как большой писатель, но как политический деятель с собственной линией>; он обожал, когда его хвалили, об этом мне нашептали в редакции; Осинин похлопал меня по плечу: <Старикашка, это все суета, главное - впереди... Ну, рассказывай, что у тебя? Времени - в обрез>.

- Эдмонд Лукьянович, полагаю, вы поймете меня верно: я бы хотел, чтобы этот разговор остался между нами... Речь пойдет о судьбе невинно осужденного человека - с одной стороны, а с другой - о будущем нашего товарища, Вани Варравина.

Поскольку на каждого мало-мальски заметного человека я начал вести досье - родословная, связи, компрометирующие материалы, моральный облик, я знал, что Осинин далеко не простое явление: всю жизнь он искал и налаживал связи с влиятельными, глубоко патриотическими силами на литературном фронте, хотя выступал порою с материалами, которые явно грешили новационными перекосами. Была даже зафиксирована фраза, сказанная в кругу его близких: <Интересно, кто из писателей, кроме меня, решится поставить вопрос о таинственном роке, тяготеющем над Россией?! Действительно, начиная с Петра Великого против всех прогрессивных реформ поднималась неподвижная, но могучая оппозиция: <Пусть все будет по- старому, любое новшество неугодно и вредит нашим традициям...>

Поэтому я сказал о Варравине так, чтобы это понравилось Осинину, ибо позиционно, глубоко таясь, он все же чем-то близок Ивану. Конечно, люди его ориентации лишены того, что объединяет нас; у них нет крутой общности - один за всех и все за одного, - пусть даже этот один в чем-то и не прав. Интеллигенты- леваки разобщены, каждый тянет одеяло на себя, борьба амбиций, этим-то и следует пользоваться, покуда не поздно. Если бы дело Горенкова описал кто из наших, - один коленкор. А когда выступит их же, в общем-то, чужой нам, - дело приобретет другой оттенок, да и в будущем возможны варианты... Воистину, идея <разделяй и властвуй> не так уж плоха, хоть и пришла от католичества, давно предавшего идеи церкви.

Не зря я тщательно изучил досье на Осинина. В его ранних публикациях времен <оттепели> нашел цитаты Ленина, которые он привел в своем материале о самоуправстве одного из начальников леспромхозов в Башкирии: <Башкиры имеют недоверие к великороссам, потому что великороссы более культурны и использовали свою культурность, чтобы башкир грабить. Поэтому в этих глухих местах имя великороссов для башкир значит <угнетатель>, <мошенник>. Надо с этим считаться, надо с этим бороться. Но ведь это - длительная вещь. Ведь это никаким декретом не устранишь. В этом деле мы должны быть очень осторожны. Осторожность особенно нужна со стороны такой нации, как великорусская, которая вызвала во всех других нациях бешеную ненависть, и только теперь мы это научились исправлять, да и то плохо. У нас есть, например, в Комиссариате просвещения или около него коммунисты, которые говорят: <Едина школа, поэтому не смейте учить на другом языке, кроме русского. По-моему, такой коммунист - это великорусский шовинист>.

Я, честно сказать, не поверил своим глазам, пошел в справочный отдел, там подтвердили: действительно, Ленин сказал это в докладе о партийной программе... Март девятнадцатого, восьмой съезд РКП (б).

Я знал, что сейчас Осинин активно налаживает блок с теми, от кого зависит присуждение ему премии; готов на все, чтобы его загибы были забыты. Поэтому я и помог ему, сказав, что люди, подобные Каримову, компрометируют братскую дружбу народов, подставляют под удар русских специалистов в затаенной попытке торпедировать перестройку. <Я понимаю, добавил я, - что тема эта весьма деликатная, но кто, кроме вас, сможет поднять ее? Ведь у всех на памяти, как вы, именно вы, мужественно выступили в защиту замечательных башкирских тружеников, попавших в беду из-за нашего самодура... Мы смело критикуем своих, но ведь это не значит, что все другие огорожены от критики! Если равенство, так уж во всем, иначе- то и рождается дисбаланс! Если что и объединяет людей, то лишь наш великий и могучий язык...>

Осинин в задумчивости отошел к книжному шкафу, достал ленинский сборник <О культурной революции> и, заученно открыв страницу, заложенную красной картоночкой, зачитал:

- <...Мы думаем, что великий и могучий русский язык не нуждается в том, чтобы кто бы то ни было должен изучать его из-под палки... Те, кто по условиям своей жизни и работы нуждаются в знании русского языка, научатся ему и без палки. А принудительность (палка) приведет только к одному: она затруднит

Вы читаете Репоpтеp
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату