- Должность эта - номенклатура Совета Министров, туда и сообщили...
- Кто подписывал ваше назначение?
- Чурин.
- А разве можно подписывать, не побеседовав с тем, кого назначаешь на такую работу?
- Значит, можно, если ему следователи поверили... Он сказал, что обо мне <доложил аппарат>. И все. <Я верю своим товарищам по работе, вполне компетентный коллектив единомышленников>.
- А кто с вами из его <единомышленников> беседовал?
- Чуринский помощник, потом главный технолог и начальник управления кадров Хрипов.
- А почему вы их не вызвали в суд?
- Зачем? Они же не давали мне разрешения на эксперимент. Я и не просил их вызывать... Кадровик и есть кадровик - что скажут, то проштемпелюет.
- Вы хорошо знакомы с Рустемом Исламовичем Каримовым?
Горенков насупился:
- Тоже интересуетесь, сколько я ему давал в лапу? Следователь сулил снять с меня три года, если я дам ему такие показания...
- Я бы сказал вам правду, Василий Пантелеевич... Я стараюсь не лгать, мозг утомляет... Мне очень симпатичен Каримов...
- Будете держаться этого мнения, даже если его посадят? А посадят его, видимо, скоро... И - поделом...
- Почему?
- Потому что идеалистов надо карать, они убивают веру, без них спокойнее жить...
IV
_____________________________________________________________________
ВЧграмма <Полковнику Костенко, угро МВД СССР
Во время очной ставки с бывшим первым заместителем МВД
Чурбановым бывший секретарь Бухарского обкома Рахматов показал, что
некий пенсионер Завэр продал ему уникальное кольцо дымчатого топаза,
работы неизвестного уральского ювелира начала прошлого века,
представляющее музейную ценность.
Имя человека, который свел Рахматова с Завэром, неизвестно,
внешние данные: крепкого телосложения, примерно пятидесяти лет, лицом
похож на дьякона - усы и бородка, волосы с сединою, расчесаны на
пробор, роста примерно ста семидесяти пяти сантиметров, особых примет
на лице нет, говорит с придыханием, быстро, несколько аффектированно.
Первая встреча состоялась на выставке работ дизайнеров.
Просим по возможности срочно установить указанного Завэра, а
также человека, организовавшего его контакт с Рахматовым.
Прилагаем фоторобот Завэра, сделанный нами на основании
показаний Рахматова.
Сообщаем, что купля-продажа состоялась возле касс Киевского
вокзала.
Подполковник Вакидов>.
V Я, Валерий Васильевич Штык
_____________________________________________________________________
Больше всего меня интересуют неопознанные летающие объекты. Те, которые отказываются допускать самое возможность их существования, сродни шовинистам: <Во вселенной есть только одна Земля - наша, а на этой Земле мы - самые талантливые люди>.
Когда я первый раз принес на отборочную комиссию картины, посвященные инопланетянам, Савелий Эммануилович досадливо махнул рукой:
- Вы так хорошо начинали, Штык... Настоящий реализм, прекрасная композиция, зачем вам эти фантазии?
- Постепенно я привык к тому, что мою новую живопись заворачивали, не пускали на выставки, но много ли мне надо? Мастерскую я уже получил, хоть и в цокольном этаже, но достаточно светлую; два издательства подбрасывали книги - на иллюстрацию, какие-никакие, а деньги; с красками, правда, трудновато, цену теперь повысили вдвое, на большую вещь приходилось копить пару месяцев. Летом это не трудно, теперь огурцы появились в магазине, нарежь, залей кефиром, - вот тебе и прекрасная пища на день. А зимой я становлюсь прожорливым, мороз действует на меня каким-то странным образом: хочется лечь в койку, укрыться тулупом и три раза в день уминать сковороду картошки, жаренной на подсолнечном масле с луком.
...Поначалу меня очень хвалили, особенно когда я писал передовиков из моей деревни Кряжевки. Даже <Советская культура> напечатала пять лет назад статью, не говоря уж о <Художнике>. Пару моих вещей ежегодно приобретала закупочная комиссия, жил как Крез, но постепенно - это случилось, когда Люда подарила мне роскошное издание Сальвадора Дали, - я начал рассматривать и себя, и свою мастерскую, и тех, кто ко мне приходил, как-то со стороны, а точнее - сверху. Очень удобная точка обзора. Если настроить себя, открывается интересный ракурс, чаще всего совершенно неожиданный. Отдельность - не такое уж плохое понятие, коли его верно трактовать. Рерих - отделен, потому и значителен. И вот тогда-то я заново переосмыслил фразу Толстого о том, что человек состоит из знаменателя и числителя - как дробь. Точно. Это особенно заметно именно сверху, чуть слева, но обязательно при хорошем свете.
Постепенно я сам себе показался мелюзгою, - с этими моими стожками на поле, с тетей Надей, которую я больше всего любил писать, усадив ее на завалинку вместе с внучкой Николая Саввича - девушка рисовала цветными карандашами и поэтому безропотно мне позировала. Не помню, кто из наших писателей прошлого века сказал, что, мол, жизнь может такую завитушку под ребро дать, что из человека - хоть и старого мушкетного пороха - все рояльное воспитание в один момент выскочит. Так со мной и случилось.
...Люда в ту пору приходила ко мне редко, не знаю уж почему, наверное, увлеклась кем, она любит заметных, я не ревнив, бог дал - бог взял; это не к смерти надо прикладывать, а к любви, все не так горько. И как-то дождливой, серой ночью я ощутил внезапное и легкое воспарение. Летать я боюсь, ни разу в жизни не летал, нет ничего прекраснее поезда (можно было б, я бы экипаж пользовал, только за экипаж, наверное, посадят, у нас все, что не как у всех, наказуемо. Никто так не привержен одинаковости, как мы). В каком-то кино, где показывали горящий самолет, я похолодел от ужаса, наблюдая, как аэроплан натужно отрывался от земли, вот-вот упадет, страх господень... Я много раз смотрел этот фильм, потому что там был четко показан момент отрыва машины от земли, я этим любовался, как классической композицией, такие бы в академии ставить, любо-дорого писать, нынешний обязательный бархат с яблоками и кувшинами мало кому нужен. Когда и это запрещалось - было интересно, а если теперь заставляют, - чего же предписанным любоваться, велика охота... Ну, я и подумал в ту ночь: а вот как эти несчастные инопланетные насекомые воспринимают нас, вылезая из своей тарелки? Они ж прыгучие, эти прозрачные инопланетяне, скачут, наверное, высоко, обзор хороший, ветер можно увидеть, а это самое трудное - написать ветер, его только в августе можно понять, в горах, возле могилы Волошина, в Коктебеле... Вот тогда я и увидел будущую картину всю целиком: сидит на земле инопришелец, обхватил тоненькие свои ножки длинными рученьками и с такой тоскою смотрит на открывшийся ему ландшафт, что словом и не выразишь... Вообще словом не очень-то много выразишь, оно - блудливо, его легко на себя обернуть; картину - трудней; а музыку и вовсе нельзя. Для меня Бах большая загадка, чем транзистор, хоть и этот ящик черт знает что такое: заклепочки, картоночки, проводочки, а включил Америку слушаешь в Кряжевке, несмотря на то, что сосед, Егор Романович, каждый день сигнализирует куда следует: <Русскому человеку надлежит свое слушать, чужое - грех>. И еще я увидел задник моей картины, загадочная картина мироздания, наша крохотная планетка затерялась между махинами, а внизу - библейская равнина, затиснутая между коктебельскими горами. И ветер шумит, и пахнет вокруг свежим сеном... Не только инопланетянин пришелец; человек - тоже, оттого - грустно нам жить, тоска томит, душа хочет чего-то неведомого, а где его взять? В самом себе человеку все ведомо...
Я сделал наброски (хотя не люблю их, школярство, вещь надо ощущать в себе, как мать - дитя), пошел в комбинат, попросился в Крым, мне предложила поездку в Среднюю Азию, писать галерею хлопкоробов,
