— Надо добиваться, — повторил Митя, упорно не замечая бумаги. — Одного моего заявления недостаточно. Мало ли чего могут подумать. Надо, чтобы меня поддержали.
— Ты прав, — Николай Николаевич положил бумагу на секретер поближе к Мите. — Мало ли чего могут подумать… Кого бы тебе присоветовать…
— Неужели некого?
— Как же, людей много… Надо подумать… Кстати, слово «незаменимая» — одно, а не два. «Не» надо писать вместе. Приставка «не»…
— Хорошо бы кого-нибудь из руководства нашей шахты, — грубо перебил Митя. — Я думал. Шахтком — молчун вечный, начальник — новый кадр.
— Новый кадр, новый кадр. Это ты верно. А что если толкнуться к этому, как его… к бывшему… К Лободе если, а? Кавалер орденов все-таки.
— Был. Лобода не желает. На весь свет обиделся.
— Так я и думал. Главой скорбен Лобода. Ныне и присно… Мы с ним вместе любовались, когда она траншею-то копала. Он ее и назвал Лебедушкой…
— Что Лобода! Тут нужно авторитетную кандидатуру. — Митя посмотрел на Николая Николаевича и усмехнулся. — Инженера бы хорошо.
— Где сейчас найдешь авторитетного инженера? — вздохнул Николай Николаевич.
— Инженера-производственника, — нахально гнул свое Митя. — Который понимает, что Чугуева незаменима— Не подскажете?
— Кстати, не забудь, исправь слово «незаменимая».
— С вашей бы шахты инженера. — Митя уже понимал, что Николай Николаевич не поможет, и смотрел на него откровенно издевательски. — К которому Васька стирать ходит и полы мыть в местах общего пользования…
— Веди себя, мой друг, вежливей. Ты не в шахте. Желаешь, чтобы твою петицию поддержал я, так и скажи.
— Я так и говорю. Я одного товарища заверил, что вы подписали.
— Напрасно. Еще раз садиться в лужу? Не собираюсь! Почему ты сам, за своей подписью не посылаешь?
— Сравнили… То я, а то инженер Бибиков.
— А инженер Бибиков не уверен, что за Чугуеву надо заступаться.
— Не уверены?! — Митя вскочил со стула. — Девчонка десяток профессий освоила, за бригадира стоит, а вы не уверены?
— Не уверен. У меня нет достаточной уверенности в том, что твоя петиция отвечает высшим законам исторической необходимости… И кроме всего прочего. — Николай Николаевич вздохнул. — Я. понимаешь, в жесточайшем цейтноте. Вот, полюбуйся, — он кивнул на подоконник. Там громоздились восемь пухлых папок, набитых бумагами. — Воспоминания строителей. Пока что — совершенно секретно… Тебе известно указание начальства — создать летопись Метростроя?
— Как же! Тут и мои воспоминания есть, — Митя ухмыльнулся. — Даже не одно, а два.
— Почему два?
— Одно написал от себя, другое — за Ваську.
— Прекрасно! Видишь — здесь около сотни рукописей. А мне отпустили семь суток, чтобы в часы, свободные от службы, прочесть все, что здесь накорябано, и выправить техническую терминологию. Работа сложная. Ведь тебе ничего не стоит вместо слова «эскалатор» написать «экскаватор». И наоборот.
— Ничего, Николай Николаевич! Вы не такие трудности перебарывали. Зато получится знаменитая книга. По ней будут изучать потомки, как мы тут вкалывали, как возводили подземные дворцы коммунизма.
— Откровенно говоря, это меня и пугает. Давай посмотрим, что увидят потомки, почитавши ваши мемуары. Я тут кое-что выписал. Ну-с, во-первых, потомки увидят, что подземные дворцы хронически не обеспечивались материалами: «Материала не было. Поехал я с одним парнем в карьер к Москве-реке бут разыскивать. Привезли бут и начали работать. Закрыли каллоту до замка — это верхняя часть свода. Тут надо было заложить самый крепкий камень, а у нас кругом только мягкий известняк. Надо было доставать гранитный камень. Поехали мы опять и около Курской дороги нашли большие камни. Привезли их на шахту, разбили на клинья и сделали замок. Так мы предупредили аварию». Ну хорошо. Предположим, штукатур, который спер гранит, принадлежавший железнодорожникам, имел бы официальный наряд на этот драгоценный камень. Думаешь все? Как бы не так: «На Метрострое недостаточно было иметь наряды на материалы и транспорт. Надо было драться за реализацию этих материалов». Драться! — понимаешь! Пойдем дальше. На строительстве подземных дворцов не было самых элементарных механизмов. «В шахту бетон подавался на носилках — другого способа придумать не могли». Это не я говорю, а написано в мемуаре. «А когда уже можно было подвозить бетон по нижним штольням, неразрешимой осталась проблема доставки в верхние штольни. Каждая шахта придумывала свои способы. На 9-й бетон таскали ведрами через фурнели и лишь потом догадались поставить обыкновенный ворот. На 17-й через блок верхняка перебрасывали веревку, на один конец привязывали ведро с бетоном, а другой — к поясу рабочего. Рабочие — чаще всего это были девушки, — бегали по штольне и таким образом вытаскивали ведро наверх». Еще почитать? Заместитель начальника Метропроекта: «Проектирование арбатского радиуса было начато, — слышишь, не кончено, а начато, — почти одновременно с развертыванием строительства». А что значит отсутствие утвержденного проекта? Это значит, что люди не понимали, что они строили. И тем не менее строили — и строили с энтузиазмом. С небывалой быстротой поставили вестибюль метро на середине Арбатской площади. Решили похвастать Первому Прорабу. Он приехал — и приказал вестибюль сломать, поскольку он мешал автомобильному движению. Проявляя энтузиазм, здание разрушили невиданно быстрыми темпами, начали строить новое — у рынка. Построили больше половины. Приехал Первый Прораб — снова велел переносить. Пока он ездил налаживать колхозы, поставили третий дом. Вернулся Первый Прораб — велел переделывать колонны и прорубать двенадцать дверей вместо четырех. Об этом вспоминает не какой-нибудь злопыхатель, а секретарь парткома шахты 36–37. Вот что значит — строительство без проекта.
— Надо было проектировщиков крепче жучить! — сказал Митя.
— Зачем? Что они — не работали? Вот написано: «На протяжении целых месяцев коллектив Метропроекта нередко работал дни и ночи напролет».
— Работали дни и ночи, а производительность труда равнялась нулю, — комментировал Митя.
— Совершенно верно. Не успевали закончить проект, а он становился негодным. Почему? Потому что наверху каждый день принимали новые решения, отличные от вчерашних. Но это все присказка. Сказка-то впереди. Твои толковые потомки, прочитавши все это, не могут не задаться вопросом: если строительство не обеспечено материалами, если нет механизмов, а следовательно, и механизаторов, если не существует утвержденного проектного задания, то есть никому неизвестно, что, собственно говоря, надо строить, — каким образом определять срок окончания строительства? Высшие силы решили эту задачу гениально: назначили срок по праздничку. Помнишь, как нам в начале года объявили, что метро будет пущено 7 ноября 1934 года. Почему не 1 мая или, например, 8 марта — размышлять негигиенично. Те, кто пробовал рассуждать, после раскаивались: «Откуда Первый Прораб знает, что я говорил о том, что работу на шахте мы закончим к 1 декабря, а не к 7 ноября?» — долго удивлялся начальник шахты товарищ Ермолаев. А тот, кто пытался спорить вслух (вроде, например, директора завода имени Владимира Ильича), — получил встречный вопрос: «Значит, для вас постановление Московского комитета не обязательно? Так и запомним».
— Вы что же, — спросил Митя, прищурившись, — против руководящей роли партии?
— Что ты, что ты, комсорг! Московский комитет проводит титаническую работу! Мобилизовал отличных рабочих, собрал со всей Москвы грузовики, разместил по сотням заводов заказы, привлек иностранных консультантов. А, самое главное, Московский комитет в корне сломал вековую рутину старого инженерства: семь раз отмерь — один раз отрежь. Семь раз мерить было некогда. Сроки хватали за горло.
— Так называется моя статейка, — напомнил Митя.
— С чем тебя и поздравляю… И вот, когда кому-то наверху надоело дожидаться дешевых проектов и оптимальных решений организации работ, этот кто-то назвал число — «7 ноября» — и заставил семьдесят
