Мы делаем так, как ты сказал. Ты беседуешь с ним тет-а-тет, затем приглашаешь в столовую на ужин». — «Какой ужин? Зачем ужин?» — кричал профессор. «Такой, как ты приказывал, папуля, — гладила его по другому рукаву Тата. — Без разносолов и деликатесов, скромный пролетарский винегрет, мамалыга, чай…»
— И, пожалуйста, не наряжайся! — кричал профессор супруге.
— Конечно, Костик…
— А там поглядим, там поглядим!..
— Там поглядим, — покорно повторила супруга, доставая панбархатное платье.
Вечером, вернувшись с лекции, профессор окинул взглядом сумрачный кабинет. Тяжелые переплеты атласов, фолианты Блоха, Мебиуса и Хейнке, солидный том Никольского «Гады и рыбы», разбросанные на столе и на стульях, большой, как у Фауста, глобус, мерцающий медным поясом зодиака, выглядели внушительно. Шкура белого медведя была убрана в шкаф.
Два грузных кожаных кресла Константин Яковлевич решил переставить рядом, под небольшим углом, способствующим интимной беседе. Кресло, из которого выпирала пружина, было пододвинуто к лампе. Сюда сядет гость. Другое, обложенное думками, хозяин назначил себе и, напевая «там поглядим, там поглядим», отпихивал подальше в сумрак.
За этим занятием и застал его Митя.
— Здравствуйте, Константин Яковлевич, — проговорил он явственно, как учила Тата.
Константин Яковлевич заранее решил вести беседу вежливо-иронически.
— Здравствуйте, — он сдержанно протянул руку. — Очень рад.
— А я Дмитрий Романович. Митька, в общем. Татка небось говорила? — Митя смущался и тряс слабую профессорскую кисть.
— Говорила, говорила…
— На метро работаю. Комсорг шахты.
— Знаю и это. Отдайте, пожалуйста, мою руку.
Митя окончательно смутился и плюхнулся в профессорское кресло.
Константин Яковлевич был тщедушен и худ особой, мефистофельской худобой, наводящей на мысль о коварстве и хитрости. Но он не был ни коварным, ни хитрым. Он был мнителен. Мнительность объяснялась просто. Маленький рост не позволял ему выглядеть с той значительностью, какую он в себе ощущал.
Башмаки на высоких, как у Ньютона, каблуках помогали мало, надменное вскидывание головы — еще меньше.
Константин Яковлевич стоял против Мити, закинув лобастую голову, словно его брили, и ждал, когда гость догадается встать с кресла.
Митя растерянно разглядывал кривые фасолины профессорских ноздрей, чувствовал, что сделал какую-то неловкость, но не мог угадать, какую.
— Это правда, вас в бомбовом футляре летчики вывезли? — спросил он наконец.
— Не в футляре, Дмитрий Романович, а в отсеке.
— Понятно, — сказал Митя.
— Что понятно? — подозрительно вскинулся профессор. — Вы с Наташей давно знакомы?
— Давно! Еще когда в школе учился… Я бывал у вас. Ножик у вас сломал.
— Ах, это вы изволили сломать! Так, так… — Профессор зашагал из угла в угол. — А теперь вместе посещаете театры? И какие ваши дальнейшие намерения?
Митя неопределенно пожал плечами. Он испытывал все возрастающую неловкость. И не потому, что явился свататься — об этом родители не узнали, — а потому, что над сватовством повис обман. От одной мысли, что, еще не женившись, он уже обманывает и Тату, и ее мать, и важного, смешного профессора, Мите становилось тошно.
Время шло, а язык не поворачивался говорить о главном.
— Тата намекнула, что вы с ней собираетесь вступить в брак, — помог Константин Яковлевич. — Не рановато?
— Почему рановато? Я на троих когда хочешь заработаю. А девчонки, они уже в школе плануют выйти за Гарри Пиля и жить в филармонии… Я смеюсь, — пояснил Митя грустно.
Константин Яковлевич опустился в кресло. Пружина злорадно звякнула.
— Что с вами? — заботливо спросил Митя.
— Не беспокойтесь. Нога. После льдины…
Внезапная мысль пронзила Митю. Вот кто должен подписать прошение о Чугуевой, герой-челюскинец, вот кто! Вот она, безотказная подпись. И бумага при себе. Уговорить, и вопрос исчерпан.
Митя весело вскочил с кресла и чуть не хлопнул профессора по плечу.
— Подвезло вам все ж таки, — заговорил он, — на весь свет слава! Татка как скажет, что дочь челюскинца, ее и милиция отпускает, и билет без очереди. Да и вы все ж таки в Крыму погрелись. Во дворцах отдыхали с наркомами.
«Таткина информация, — понял Константин Яковлевич. — Придется с ней серьезно беседовать».
— И премия, — продолжал Митя возбужденно. — Полугодовой оклад — все ж таки не шутка! Даже не верится. Мы с Таткой считали — больше шести тысяч. На дирижабли не будете жертвовать?
— Этот вопрос мы обсудим ниже, Дмитрий Романович. А в отношении женитьбы, и прежде, и в особенности теперь, я считаю замужество Натальи преждевременным. Пройдет годик-два, а там поглядим…
— Да и я считаю, что надо бы обождать, — согласился Митя. — А куда денешься?.. У нее дитё.
— Какое дитё? — Константин Яковлевич вскочил. Пружина брякнула.
— Кто знает. Если мальчик — Артем, девочка — Антенна. Сокращенно — Тена. А дальше дети пойдут, будем называть на Б, на В и так далее. Я смеюсь… А где шкура? — спросил он внезапно.
— Какая шкура?
— От белого медведя. Тут, на полу, лежала.
Тугое лицо профессора дернулось.
— Нас зовут к чаю, Дмитрий Романович, — заметил он.
— Сейчас, — сказал Митя. — У меня к вам разговор.
— В столовой поговорим. Пожалуйте.
— В столовой нельзя, — возразил Митя. — Разговор подпольный.
— В каком смысле подпольный?
— Татка бузит.
— Бузит? Каким образом?
Митя оглянулся на приоткрытую дверь.
— Про Чугуеву она не говорила?
— Про Чугуеву? — Константин Яковлевич тоже оглянулся на приоткрытую дверь. — Про какую Чугуеву?
— Про нашу Чугуеву!
Константин Яковлевич решил схитрить. Он пребывал в крайней растерянности.
— Ах, да… Чугуева, Чугуева… Как же, припоминаю… — пробормотал он.
— Ну так вот. Дела наши рассыхаются. — Митя плотно притворил дверь. — Она не желает расписываться. Подозревает, что вру.
— Чугуева?
— Зачем Чугуева? Татка! В общем и целом мы с ней договорились. Только она условие ставит: пока не сообщу про Чугуеву в инстанции, расписываться не будет. Может, на пушку берет, не знаю. А что я могу сделать? Бывшего начальника шахты просил заступиться — не желает, и помтех не желает. Татке трепался: Лобода подписал, и Бибиков подписал… Заврался по уши.
— А это нехорошо.
— Конечно, нехорошо. А что сделаешь? Говорит, расписываться не будет. А что мне теперь Чугуева? Она у меня с прошлого месяца не работает. Ее на могилки забрали.
— На могилки?
— Ну да, на кладбище. Там могильные плиты тесали, надписи… Наших лучших девчат туда направили
