— Плохо рыл, — задумался я. — Что будем делать?
— А не пора ли нам… из этого гнезда? — спросил Нодари.
— А что такое? — удивился я.
— Молва, что из Москвы гонцы…
— Что-о-о?
— Ну да!
— Чья весточка?
— Точно, Саня, в смысле Леха… Свои люди…
Я не выдержал и, цапнув телеграфиста[164] за шиворот, заорал, чтобы он наконец запомнил мое новое имя и признался, кто дает сигнал об опасности, что за свои ещё люди. В таком законспирированном местечке? Вырвавшись, Нодари назвал-таки меня Лехой и задал вопрос: кто может быть своим в такой дыре? Конечно же, земляки. Я подивился: что за землячество во глубине сибирских руд? Нодари напомнил мне о бутылке коньяка, которая делает всех земляками. После распития оной.
Как я понял, проболтался один из телохранителей директора Ртутной горы. Если, разумеется, это не фальшивый звук. Боюсь, что сработала секретная мина под нашими ногами. На заминированном поле жизни нельзя зевать. Итог такого ротозейства — смерть. Крест на судьбе. Более того, вертолет со столичными неожиданными гостями уже полчаса как болтался над тайгой. Следовательно, у нас с Нодари оставались другие полчаса. До часа «Ч». Когда мина, на которую мы наступили, лопнет с жизнерадостным треском: трац-трац! Тра-та-тац! И шансы наши отпрыгнуть от осколков самые минимальные, как процентные ставки сберегательного банка РФ. Их нет, этих шансов. Кроме одного. Ежели мы его используем, то обещаю сутки пить шампанское и закусывать исключительно еловыми шишками.
Однажды в другой жизни, когда телевизионный приемник не вызывал у меня приступов тошноты, я наткнулся на популярную передачу о животных. И мне запомнилась такая поучительная картинка из жизни зверей и людей. Джунгли, на каком-то баобабе в лианах прячется двуногая тварь с допотопным, кремневым ружьем. И появляется из зарослей великолепная, яркая тигровая кошка, молодая, беспечная и глупая. Она не замечает подлой гориллы с громом в руках — плюхается в траву, переворачивается, умывается, этакое чудное явление живой природы. Но образине на лианах нужна шкура. А, как известно, сдирать шкуру рекомендуется с мертвых. Мертвые сраму не имут.
К чему это я? К тому, что «тигр» всегда должен помнить о существовании двуногих тварей, готовых при удобном случае содрать с него шкуру. Иногда живьем.
И поэтому я действовал предельно осторожно. Лишний свинец в организме вреден для здоровья.
Однако, кажется, ничего не изменилось в высоких сферах пещерных шхер. Была лишь мелкая суета по причине безвременной кончины неудачника Поздняковича.
Все-таки меня удивляла некая беспечность противника. Его уверенность, граничащая с преступной халатностью. В чем тут дело? Странно и подозрительно. К сожалению, времени на решение этой задачки уже не оставалось.
…Хозяин химплазмкомбината был занят — матерился по телефону, как красный директор:
— Я говорю: е'твою мать, ореховый! Что значит нет! Должен быть! Жестом руки пригласил сесть. — Да хоть откуда! Из Москвы, из п…! Все, я сказал! У меня люди! — Бросил трубку. — Бардак! Даже здесь.
— Что такое? — поинтересовался я. — Какие проблемы?
— Гроб нужен. Хороший, удобный, из ореха. — Закачался в кресле. Плохо мы относимся к покойникам, без уважения.
— К живым ещё хуже, — вздохнул я.
— А что такое? Надеюсь, вам, братцы, гробы не нужны. Пока, — пошутил. Как бы. — Для полного счастья.
Я улыбнулся и сказал, что нам нужно. Для счастья. И слова свои подтвердил — «стечкиным». К моему удивлению, реакция собеседника была неадекватна ситуации. Он расхохотался:
— Ха-ха! Казачки засланные? Ну и дураки вы, ребята!
— Я его сейчас хрустну! — первым не выдержал Нодари. — Через колено!
— А я тебя, ха-ха, — укатывался директор. Мне показалось, что он спятил. Или я чего-то не понимал? — Эх, Гунченко-Гунченко, или как тебя там? Прорвались сюда хорошо, да звоночек контрольный не пустили в столицу. Зря, господа! На кого наехали, мудачье! — Покачал головой. — Но уважаю. За бесстрашие! И наглость! Резкие-резкие вы, хлопцы, но, увы!.. — Хлопнул в ладоши, как фокусник. Из потайных ниш выпали спецбойцы-автоматчики, похожие на монстров из кошмарного сна.
Кажется, мы влипли. Я и Резо (буду только так называть своего боевого товарища. До последнего, смертного часа, который близок.) Влипли по самые уши. В ртутное дерьмо.
Этого следовало ожидать. Коли парадом командовал генерал Орешко. Мудаки мы, но ещё более он, не способный просчитать партию на несколько ходов вперед. А что ему пешки? Можно ими и пожертвовать. Во имя общей победы. Победы? Вызверился я на далекого друга от собственного бессилия. Во всем виноват я. И только я. Лох от рождения. Ведь чувствовал опасность, испытывая недоумение от той легкости, с которой мы проникли на ультрасекретный объект. Нас сюда просто допустили. И все показали. Для повышения общеобразовательного уровня. Чтобы затем пинками и прикладами загнать в скалистый мешок с бронированной дверью. Что радовало. Я имею в виду, что ножи гильотины только зависли у самых наших нежных шейных позвонков. Значит, мы ещё были нужны обществу. Живыми. Зачем? Чтобы узнать, кто мы и откуда? Следовательно, будут бить. Больно.
Я предупредил Резо, что его ждут трудные времена и чтобы он молчал изо всех сил. Мой друг отвечал, что здоровье прежде всего и он признается в самом страшном своем грехе: однажды в восьмом классе соблазнил учительницу химии. На горелках и колбах. Во время опыта с серной кислотой.
Словом, с шутками и прибаутками мы обсудили наше веселенькое положение. Шкурой я чувствовал, как взведены курки плазменной пушки. Да, от её перламутрового плевка нет спасения. Это есть факт. Печальный. Для нас с Резо. Мы превратимся в ничто.
И никто не узнает, где могилка моя. И Резо тоже. Обидно уйти в вечность, не наследив как следует на планете.
Да, положение наше было всем на зависть. Находясь в каменном мешке, мы были в полной безопасности от, например, атомных взрывов, тропических смерчей и шаровых молний. Правда, хотелось большего — человеческого общения. С теми, кто отвечал за спусковой механизм гильотины. Чтобы поговорить по душам. Напоследок. В таких душещипательных беседах всегда появляется шанс избежать печальной участи лишиться органа, предназначенного для приема пищи. Это я про голову. Свою. Во всяком случае, мыслительных процессов в ней что-то не наблюдалось давно. Иначе бы я вместе с ней находился в другом месте, более комфортабельном.
Снова у нас с Резо был трудный выбор: или ждать, или прогрызать в мраморной породе туннель на свободу. Ждать — хуже некуда, поэтому мы решили грызть. Работа закипела — за четверть часа мы выцарапали четыре кварцевые крупинки из стены. Лет так через сто мы сей труд завершили бы, да нам помешали.
Почетный караул взял на плечо, и мы были вынуждены следовать туда, где нас ждали. Столичные гости. Спецбойцы же выполняли задание халатно — тыкали дуло автоматов под ребра и следили за каждым движением и пуком, подлецы. Чувствовались выучка и отцовская рука папы Бобока. С такой тщательной опекой перспективы у нас с Резо были самые радужные, это правда.
Наше появление в уже порядком осточертевшем мне кабинете господина Колесника не осталось незамеченным. Даже наоборот. Все взоры устремились в сторону скромных героев. Наступила мертвая тишина. По многим причинам. Во-первых, все происходящее напоминало спектакль провинциальной труппы; во-вторых, некоторые актеры были друг другу знакомы, но не знали мизансцены и режиссерской сверхзадачи; и, в-третьих, кто-то на подмостках жизни был лишним. Если все это перевести на банальный, бытовой язык, то первым, кого я имел честь увидеть за директорским столом, был… Бревнов. Да-да, тот самый. Бывший генерал мусорских подразделений. Бывший зек. А ныне представитель коммерческой империи «Рост-банка». Что и говорить, приятная во всех отношениях встреча двух мужиков, юрсы которых лет пяток были рядышком. Юрсы, напомню, — это нары в бараке. Было отчего растеряться. Нам, двум вечным зекам. Режиссер спектакля все предугадал да и свел в свете прожекторов кровных братьев. Не
