Такое впечатление: живые от дум, что тоже когда-нибудь падут питательными брикетами в землю, приходят в ужас и теряют последний ум.
Тем временем из авто выходит девушка Мая — она легка и модна. Осматривается, как звездолетчица, попавшая на незнакомую и опасную планету. Беспардонным окриком привлекаю её внимание — указываю рукой на подъезд. Чувствую: во мне корежится скверненький тушинский люмпен с множеством комплексов, да ничего не могу с собой поделать.
— Привет, — открываю дверь аристократической особе. — Проходи и знакомься — Павиан… э-э-э… Павлин Павлинович, а это Илюша. Так мы живем, — говорю вызывающе. — И так живет большинство граждан России.
— Прекрати, гражданин России, — морщит носик. — И что в этом хорошего?
Я не успеваю ответить — на авансцену выступает Илья Шепотинник, артист театра имени себя. Осмыслив, что перед ним новый незнакомый человек, он принимается гримасничать, как обезьянка на плече укротителя, и городить зоофилософскую белиберду:
— Птица страус бежит быстрее, чем самая быстрая лошадь, но и она тяжело прячет голову в тяжелую землю; так и человек, который ещё не может летать. Тяжелой называется у него земля и жизнь: так хочет дух тяжести! Но кто хочет сделаться легким и птицей, тот должен любить самого себя.
— Не обращай внимания, — сказал я на это. — Это младший брат Лидии. Аутист. Видела фильм «Человек дождя»? Псих, но с выдающимися способностями. Пазлы, например, собирает за раз.
— Молодец, — похвалила Мая, правда, глядя на того сострадательно.
— Ничего, привыкнешь, — успокоил и указал на кухню. — Мы тут с Павианом… э-э-э… Павлинычем… Конечно, не ресторан «Метрополя», но прошу: чем богаты, тем рады.
Неглупый сосед понял, что он лишний на этом празднике жизни и удалился домой отдыхать на тахте из бывшего ГДР.
Я и Мая сели за столик под абажур и уставились друг на друга, будто принимали участие в ТВ- программе для крайних дебилов «Моя семья».
— Я хочу поговорить с тобой, Слава, — наконец сказала девушка. — И наша беседа строго конфиденциальна. Если, конечно, хочешь мне зла…
— Не говори загадками, — потребовал. — Что случилось?
Первое мое желание после того, как выслушал девушку, было самое экстремистское: приобрести пуд тротила и взорвать ВБ к чертовой матери. Второе — напиться и забыться. Третье — напиться, а после застрелиться. В чем же дело? Все просто — как я и догадывался, игра на бирже шла нечестная. Во всяком случае, меня сделали на пятнадцать тысяч долларов. Кто? Тот, кто контролирует всю работу валютной биржи. Конкретных имен Мая не знала.
— Разузнаем у твоего деда, — горячился. — Он-то, наверняка, имеет сведения?
— Слава, я же просила, — укоризненно качала головой. — Это не игры в бирюльки. Дед — официальный директор и ведет «белую» кассу.
— Следовательно, имеется неофициальный директор, — сделал вывод, — и «черная» касса?
— Есть, да не про нашу честь, — и открыла дамскую сумочку. — Давай рассуждать трезво, — покосилась на бутылку водки. — Предположим, в том, что случилось, моя вина наполовину, — вытащила твердую пачку банкнот. — А за все надо платить. Здесь семь с половиной тысяч долларов.
— А была раньше тысяча? — вредно заметил. — Почему?
— По кочану. Бери, пока дают.
Я наполнил стакан водкой, залил её в свой запальчивый организм, хрумкнул малосольным огурчиком и гордо сообщил, что не нуждаюсь в подачках.
— Ну, нахал, — возмущаясь, всплеснула руками. — Сколько тебе надо?
— Миллион, — икнул я.
Увы, вечеринка не удалась — Мая вздохнула, молча покрутила пальцем у своего виска, затолкала денежную пачечку в сумочку и удалилась, как дама высшего света из грязного борделя. И правильно сделала — таких дураков на свете всего двое: я и мой друг детства.
Оба мы живем иллюзиями и вполне счастливы, плутая в своих заблуждениях, как в зарослях цепкого терновника, веточки которого, помнится, кроваво впивались в лоб сына Божьего, распятого за грехи человеческие.
ОН терпел — почему бы и нам не потерпеть? Вера дает свободу, ибо верить значит быть правым.
Утром я решал единственный вопрос: брать на кладбище аутиста или нет? С одной стороны — надо, с другой — поймет ли Илья то, что будет происходить? Какое ему дело до смерти старшей сестры, коль живет в придуманном мирке? Потом решил: надо таки взять с собой, чтобы все было по-людски.
Обнаружив в шкафу малоношеный костюм отца и чистую рубаху, предложил Илюше. Тот, умытый и побритый, приоделся и стал походить на вполне нормального гражданина своего больного отечества.
— Класс! — сказал я. — Теперь с тобой, дружок, можно выходить в свет. Только постарайся больше молчать. Молчание — золото. Ты меня понял? Вижу, что понял. Тогда — вперед!
ООО «Лаванда» во главе с одноименной колоритной руководительницей сдержали слово — никаких проблем не возникло: к двум часам по тихому полудню все было закончено.
Провожать Лидию пришло несколько бывших одноклассниц, помятых мужьями и жизнью, и тушинские соседи. Вася Сухой обещался приехать, да так и не вырвался из капкана своих бандитско-деловых побоищ.
Покойная походила на куклу, и казалось, что, если её поднять из короба гроба, то откроет глаза. Павлин Павлинович Павлов сказал несколько слов у могилы — трафаретных, как кладбищенские таблички, размытые дождем. Илья стоял рядом со мной и никаких чувств не испытывал. Очевидно, он даже не понимал сути происходящего? А если понимал, почему смотрел на мертвую старшую сестру с равнодушием пня? Видимо, в его, аутистском, мире не существовало такого понятия, как смерть.
Потом могильщики замахали лопатами, и скоро образовался холмик из буро-мокрого глинозема. Его прикрыли венками, установили металлическую табличку с фамилией и цифрами, обозначающими год рождения и год смерти. Никогда не подозревал, что подобное может происходить так буднично, спокойно и как-то по-домашнему.
На ритуальном автобусике мы вернулись в город, шумный, загазованный, нервно пульсирующий автомобильными потоками.
Поминки прошли на скорую руку — дела и заботы уходящего дня беспокоили живых куда больше, чем чужая нетленность.
— Как будем жить дальше? — спросил Илью, когда к вечеру остались одни. — Изреки этакое… вечное?
Аутист сидел за столом и перебирал пазлы, как хозяйка крупу. Услышав обращение, отвлекся от занятия, глянул на меня философским оком и проговорил:
— Вы смотрите вверх, когда жаждете возвышения. А я смотрю вниз, потому что возвышен.
Я был уставшим, нетрезвым, смотрел, кстати, перед собой, и поэтому не обратил должного внимания на эти слова. Впрочем, в любом другом состоянии не обратил бы внимания на эту запредельную заумь. Мало ли что мелет малый из параллельного мира? Я просто плюхнулся на кровать и уснул сном праведника, уверенного в незыблемость привычного хода вещей.
III
Новый день начинался с привычных звуков под окном — в нашем дворе находилось пять металлических мусорных контейнеров, выкрашенных в ядовитый зеленый цвет. Они стояли внутри трех высоких кирпичных стенок, напоминающих крепостной форпост, и все это местечко обзывалось жильцами просто помойка.
Если бы я владел высоким красным слогом, то непременно сочинил бы поэму про эту помойку. Поэма о помойке — это в духе нашего времени!
