глаза, не трогает за руку, не пристает с глупыми вопросами. Он такой же, как они.
Те аутисты, кто способен к самоанализу, не скрывают, что большую часть времени думают на каком- то особенном компьютерном языке, описать который они, впрочем, не в состоянии. Способности к программированию у аутистов бесспорные: им ничего не стоит выучить за два дня новый компьютерный язык, просто изучая исходные коды приложений. Задача для обычного человека практически неразрешимая. Именно поэтому аутистов стали широко использовать в компьютерных фирмах. К примеру, у Билла Гейтса, по разным данным, до 20 % персонала — аутисты.
Говорят, аутистом был Альберт Эйнштейн.
Конечно, обо всем этом я узнал только тогда, когда возникла необходимость получше разобраться в болезни друга детства. Но все это было потом. А пока мы сидели с Васей Сухим на сухом родном бережку и мимоходом вспомнили о Шепотиннике.
— А где он сейчас мутит? — спросили меня. — В психушке?
— Дома, — ответил я.
— Представляю, — покачал головой мой товарищ, — какие шоу пристраивает сестре.
— Нет, он тихий, — посчитал нужным возразить. — Его в больничке хорошо закололи. Ходит, как тень.
Мой собеседник хныкнул и вырвал из кармана несколько кредиток:
— Передай на витамины.
— Спасибо, благодетель.
— Не юродствуй, — клацнул челюстью Сухой, — я же от всей души.
— Душа у тебя, Вася, от слова «душить», — посмеялся я. — Если такой добрый, найди мне новую работу.
— Опять?! — возмутился. — Сколько можно, черт! У тебя, вижу, руки растут из жопы.
— Неправда, — пощупал себя. — Все как у людей.
— А барана кто побрил под Котовского? Депутатика в борделе замочил? Посуду в «Арагви» бил? Я?
Я привычно развел руками: рок играет мной, как мандолинист на мандолине. Образ мандолиниста, бренчащего на мандолине фугу Баха, окончательно расстроил моего товарища, и он посоветовал мне лечиться электрошоком в доме печали имени Кащенко, из которого выгнали Илюшу по причине его общего выздоровления.
— Ты хочешь сказать, что я более идиот, чем он? — обиделся я.
— Именно так, — Вася взял шампур с мясом. — Я тебя начинаю бояться.
— Не верю, — огрызнулся я. — Может, руки мои и растут не оттуда, зато голова…
— А что голова?
— Ума палата.
Мой друг поперхнулся мясом от такого хамского утверждения, крякнул от огорчения и, кинув одежды, нырнул в речку, чтобы там, в глубоководном штиле, отдохнуть от дурака на берегу.
Его надежды на то, что я уйду, несолоно хлебавши, не оправдались. В этом смысле, я всегда добиваюсь своей цели. Какая бы она ни была. Маленькая или большая. Пустая, или до космических высот. Такое свойство моего вредоносного характера. Коль втемяшу что-нибудь в голову, умру, но попытаюсь мечту воплотить в жизнь.
Конкретной грезы у меня не имелось, однако почему-то был уверен: мой друг запустит меня на орбиту новых авантюр. Откуда такая вычура взялась, право, не знаю. Возможно, от мысли, что случайных встреч не бывает, и, если мы столкнулись на этом магическом бережку, то и последствия этой встречи должны быть самые удивительные.
Жаль, что я не ясновидец. Был бы им — бежал с того чарующего бережка, как от холеры. Увы, признаков ясновидения, как и признаков крупного ума, не замечалось, о чем я, естественно, не знал и поэтому по-прежнему терся на родном солнышке, не ведая горького горя, и ждал мокрого Сухого, чтобы повторить свою просьбу о трудоустройстве.
— Сидишь? — помрачнел тот, выходя из реки, как бог древнегреческого эпоса. — Вот настырный, как гвоздик в туфле, — играл мышцами и трицепсами. — Что с тобой делать, зануда?
— Терпи, — брякнул я, — и помоги своему ближнему.
— Иди в бригаду.
— Не. Я ещё жить хочу.
— А мы что делаем?
— Вы ходите по лезвию ножа,? не был оригинальным.
— А ты хочешь и рыбку съесть и на сучок сесть? — обиделся Василий.
— Кстати, я на нем сижу, на сучке, — заметил я. — А вот рыбку палтус я бы покушал.
Мой товарищ по счастливому детству выматерился на всю округу, пугая вяленьких, как вобла, старушек на лавочках, и высказал мысль о том, что нахала в моем лице проще пристрелить, хотя и жалко пулю. Я отвечал, что человека надо любить таким, какой он есть, и не обращать внимания на его недостатки, которые, при благоприятном ходе событий, превращаются в достоинства. Василий понял, что разговаривать со мной у него нет никаких интеллектуальных сил, и капитулировал:
— Черт с тобой! Но в последний раз! Предупреждаю!
После чего мы по-братски обнялись и на том порешили: он — ищет, я жду.
И через недельку дождался. Вернувшись из булочной, где на последние копейки прикупил тортик «Вафельный», узнал от миленькой губастенькой Жанночки, любительницы медового минета, что меня по телефону искал какой-то Вася, который в грубой форме, козел такой, потребовал, чтобы я ему перезвонил — срочно.
Я взялся за телефон, а рыжая девушка за вафельный тортик. Вот за что люблю всех своих любимых, так за их естественность. Будет рушиться весь миропорядок, а им хоть бы что: вспахивают постель, как пахари пашню, потом грызут черствый тортик, а после болтают глупые безделицы:
— Ты меня любишь?
— Люблю, — рычу и перебираю цифры на аппарате.
— А как любишь?
— До гроба, — вру. — Черт, занято.
— Дурачок, я свободна, — стряхивает с губок крошки. — И вся твоя.
Делать нечего: извлекаю на свет Божий свой личный кляп — и болтушка умолкает. И я могу заняться делом. Наконец, слышу в трубке знакомый голос:
— Ну?
— Гну.
— А это ты, барбос, — радуется Сухой. — Есть работенка не пыльная, но ответственная.
— Это кем?
— Трейдером.[1]
— Кем?! — и неосторожно дергаюсь. — А-а-а! Больно же!..
— Чего? — удивляется мой друг. — Чем там занимаешься, пельмень?
— Споткнулся.
— Травишь, спотыкач, — хохочет собеседник. — Небось, свою душу заложил в чужую пасть?
— Ближе к делу, Вася, — требую я.
— А ты… дальше от тела.
— Иди к дьяволу! — ору я. — Кто такой трейдер или я за себя не отвечаю!
Посмеиваясь, товарищ коротко излагает суть: тот, кто торгует на валютном рынке — торгует своими деньгами. Услышав такое объяснение, я нервничаю: у меня нет грошей, последние потратил на вафельный тортик.
— Любовь к бабам и сладкому погубят тебя, Слава, — говорит полукриминальный друг. — Через час жду у барахолки ЦСКА. Постарайся быть один.
— Ты о чем? — делаю вид, что не понимаю.
— Без любительницы вафель, — отвечает. — А то тебя знаю: всегда путаешь дело с телом.
Я нечленораздельно мычу: садистка миндального минета добивается того, что мое тело и моя душа
