связана с моими проблемами. И требую, чтобы меня взяли тоже. Начинается небольшой скандалец. Я топаю ногой и стою на своем. Мне не хочется оставаться с сестрами Миненковыми, которые будут болтать глупости, пялясь в телевизор. Я прекрасно себя ощущаю, утверждаю, и мне нужно развеяться.
— Нет, ты не готова к нашей работе, — заключает Стахов.
— Почему это?
— Вредничаешь, как малое дитя.
— Сами вы вредные…
— Ну не знаю, — сдается Алекс, не готовый к подобным девичьим капризам. — Вот как решит Женя, так и будет.
— А я тут причем? — удивляется сестра. — Делаете, что хотите, а мы с Максимчиком лучше пойдем гулять в скверике. Да, родной?
— Ну да, — разводит руками «жених».
— О! Мы тогда дергаем по нашим делам, — радуются сестры Миненковы. Вы уж как-нибудь без нас…
Словом, не успел бедняга Стахов глазом моргнуть, как оказался один на один со мной. Отлично, только и вымолвил, когда понял, что от меня не так просто отделаться.
И мы снова выехали в город — вечерний. Куда? К Сопиковичу Ананию Ананьевичу, проживающему в районе метро «Октябрьское поле». Оказывается, вышеупомянутый господин и есть тот самый Арнольд, пострадавший от моих жестоких приемов йоп-чаги. Его поиски не составили труда для организации, способной при необходимости узнать о каждом гражданине республики всю подноготную. Несколько телефонных звонков — в Дивноморск тоже: и, пожалуйста, адрес и Ф.И.О. того, кто нас интересует.
— А зачем нам этот Ананий нужен? — спрашиваю я. — Это не его голос по телефону. Точно.
— Мы отрабатываем все варианты, — отвечает Алекс. — Помнишь ты говорила, что Сопикович хвастался знакомствами с известными модельерами?
— Помню.
— Возможно, есть некая связь между ним и «маньяком». Надо проверять все и всех. Даже самые невероятные предположения.
— Думаю, Арнольд, который Ананий, мне обрадуется, — рассуждаю.
— Кондрашка хватит, — смеется Стахов. — Если что-то знает, скажет.
А вдруг данная схема верна: мстительный Арнольд, он же Ананий, решает наказать ту, которая прилюдно его обесславила. Однако возникает несколько вопросов: можно ли за короткий срок вылечить поврежденную голову? Каким образом он узнал о моем приезде? Но главное: разве Арнольд способен на людоедское изуверство? А если ему кто-то помогает?
Н-да, надо разбираться, как любит повторять мой спутник. Еще неделю назад жила чистыми и наивными помыслами, передвигаясь по жизни легким танцующим шагом, теперь мой ход отяжелел, а состояние души такое, будто она отравлена кислотными испарениями.
Вечерняя столица умирала от удушья — казалось, город укрыт стеклянным колпаком, откуда выкачан живительный кислород. Дома стояли с открытыми оконными глазницами, безвольные прохожие брели по улицам, словно бесцельные зомби.
К счастью, час пик закончился, и наш джип скоро катил на северную окраину мегаполиса. Стахов инструктировал меня о моем же поведении в гостях у Сопиковича: никаких эмоций и никаких самостоятельных действий без приказа.
Я смотрела на вечерний город и вспоминала его днем, когда мы искали Танечку Морозова и ещё жили надеждой на благополучный исход. Город был жарок и агрессивен, теперь он спокоен и сам задыхается, как человек, от удушья. Наверное, Танечку задушили удавкой, размышляю я невольно, а затем… Нет, надо прекратить об этом думать. Все это в прошлом — надо жить настоящим. И цель наша в этом настоящем — найти того, кто должен полностью уплатить за безвинную душу.
Через четверть часа наш джип закатил в район, застроенный старыми домами. Немцы сооружали, сообщил Стахов, и назвал какой-то дремучий год 1946. Я глазела на эти старые дома, на старых людей, проживающих в них, на старых детей во дворах, и думала: лет через пятьдесят по этой улице тоже будет мчатся на авто какая-нибудь красивая молоденькая девочка моих лет, и удивляться окружающему старому миру. Такое впечатление, что в этом районе проживала сама Старость.
— Не хочу быть старой, — говорю вслух.
— Что? — не понимает Алекс, высматривая трафаретки с номерами на домах. — Кажется, здесь?
Неужели, чтобы остаться молодой, надо умереть? Как это случилось с Танечкой Морозовой. Но я не хочу умирать — но не хочу быть и старой. Что же делать?
Между тем наш автомобиль уверенно въезжает в один из дворов. Внутри него — здание школы, однако заметно, что здесь тоже не учатся, а занимаются неким бизнесом. Кажется, книжным, если судить по бумажным кирпича, забившим мусорные баки. Мою догадку поддерживает Алекс, сообщив, что в «школе» располагается некое столичное издательство, выдающее на-гора невозможное пи-пи для доверчивых российских читателей:
— Никогда, Мария, не читай эту макулатуру.
— Я и не читаю, — признаюсь, выбираясь из машины. — Почти.
— Вот и не читай, — повторяет мой спутник, осматриваясь. — Нам сюда, указывает на соседний дом. — Первый подъезд, квартира тринадцать. Гляди, наш Сопикович не верит в магическую силу цифры. А вот мы верим…
Прогулочным шагом отправляемся в неожиданные гости. Никаких чувств не испытывала, словно помня наставления старшего товарища. Впрочем, была уверена: объекта нет на месте — или в больнице, или в подмосковном санатории.
На лавочке у подъезда старели старушки, похожие друг на друга, как сестры. Стахов обратился к ним:
— Бабули, Сопикович из тринадцатой дома?
Старушка, самая бойкая, ответила тоненьким голоском:
— Сопликович, сынок, дома. А вы из больницы?
— Из нее, — отмахнулся охотник на людей. — Бригада экстренной помощи. Если пациент будет кричать, не обращайте внимания.
— Ай-яя, — запричитали старушки, — беда-беда…
С чувством юмора у моего спутника было в порядке — даже чересчур. Заступив на широкую лестницу, неспеша зашаркали вверх. Стены были испещрены надписями, утверждающими, что здесь живут «лохи» и «козлы». Пахло жареной картошкой, рыбой и кошками.
Если закрыть глаза, легко представить: я в родном дивном городке, о котором я вспоминаю все меньше и меньше.
Квартира с выщербленным номерком «Кв.13» находится на третьем этаже. Решительная рука менхантера топит кнопку звонка. Разболтанно-мелодичный звук убегает в глубину квартиры.
Потом слышится поспешные шаги — дверь открывается. На пороге крупно-каботажная тетя с пористым лицом, где прорастают усики и бородавки. Общее впечатление, что перед нами бегемот, правда, женского рода. В чудовищно-безобразном сарафане: белое поле — черный горошек. Однако больше всего меня умилили ветхозаветные босоножки из 1946 года и беленькие газовые носочки с красненькой каемочкой.
Из самой квартиры шел неприятным запах мочи, лекарства и болезни. На немой вопрос хозяйки Стахов ответил, что мы из благотворительной организации «Мирные инициативы».
— Да-да, нам звонили, — обрадовался «бегемот» в босоножках. — Я дочь больной.
— Какой больной? — удивился Алекс. — Простите?
— Вы же к Луговой Инессе Львовне? То есть, к маме моей?
— Мы к Сопиковичу Ананию Ананьевичу.
— Ах, к моему мужу? — Воскликнула хозяйка. — Господи, не так вас поняла. Я — Ирина Горациевна. Очень рада, очень, — обтирала руки о полотенце, перекинутое через жирноватую шею. — У нас тут маленький хаос. Год неудачный: одни несчастья, — и пригласила пройти в квартиру. — То мама болеет, то вот супруг вернулся с юга…
