людей сохранить не может. Но сказывали про стены печерские, будто сложены они на манер крепостных, с бойницами, с башнями. Против какого такого врага на русской земле монахи вздумали оборону держать? При живом царе, при воеводах, при войске? Хорошо, коль жена в светелке за крепкой дверью сидит, мужа дожидаючись. А коль она дверь ту накрепко закрытой держит, дабы муж ненароком не вошел, что непристойное не увидел? Тогда как?
Вот и спешил Иван Васильевич в Печерский монастырь увидеть хозяйским глазом все сотворенное рачительным игуменом Корнилием. Увидеть и самому решить нужность содеянного, правильность понимания настоятелем должности своей.
Чем ближе подъезжали к монастырю, тем более неровным становилось настроение Ивана Васильевича. Сын, сидевший напротив, первым уловил отцовское раздражение и во избежание очередной ссоры попросил:
-- Проедусь-ка я верхом малость, поразомнусь. А то ноги так затекли скрючившись сидеть, ажно мурашки бегают.
-- Разомнись, разомнись, -- ответил Иван Васильевич, думая о чем-то своем и не вникая в истинную причину сыновьего желания.
К настоятелю заранее направили гонца упредить о прибытии царского поезда, и он, верно, вовремя успел прибыть на место, поскольку въехав на холм, все услышали торжественный звон, плывущий им навстречу. То с монастырской звонницы приветствовали царя, старательно вызванивая во все колокола по очереди, как-то случается лишь на престольные праздники.
И это не понравилось Ивану Васильевичу. Не любил он лишнего шума, ни к чему. Разве, что ворогов предупредить звоном тем, мол, государь пожаловал... Может, и сговорились с кем монахи. Кто их поймет, уразумеет.
Монастырь лежал меж двух гор и любой путник видел внутреннее убранство его, снующую по двору братию, и лишь стены, которые были в самом деле непомерно велики, мощны и казались неприступными, заслоняли частично двор обители, делали ее более кучной, собранной в кулак твердыней.
Стрельцы, обогнав царский возок, первыми подскакали к воротам, отстроенным в виде надвратной церкви, одновременно похожей на боевую башню, откуда удобно отстреливаться от врага, соскочили с коней и образовали тесный коридор, расталкивая стоявших единой толпой монахов, выбежавших навстречу царю.
Иван Васильевич дождался, когда Харитон остановил разгоряченных бегом коней, взял в руки посох, с которым не расставался никогда, но выходить не спешил. Дверцу открыл Богдан Вольский, ехавший позади и вызвавшийся сопровождать царя в Ливонский поход, и, низко кланяясь, показывал старательно, мол, все готово, просим... Только тогда показалась царская голова, затем посох, упершийся в землю и, наконец, весь он легко вынес свое сухое тело, спрыгнул, стряхнул с себя дорожную пыль, беглым взглядом скользнул по монастырской братии, стоявшей в полусотне шагов, и неожиданно обратился к Вольскому.
-- Слышь, Богдаша, а сколь ден тебе потребно станет, чтоб крепостицу энту взять? -- говорил он нарочито громко, отчетливо произнося каждое слово, зная, что они долетают до стоящих поблизости монахов. При этом заметил, как игумен Корнилий, сделавший несколько шагов к нему навстречу с крестом в руках, и несколько человек с хоругвями, остановились, замерли, услышав царские слова.
-- Какую-такую крепостицу? -- опешил Вольский. Но, увидя подмигивающего ему украдкой царя, мигом нашелся и, нарочно высоко задеря голову, разглядывая высоченные стены, надвратную церковь, ответил. -- Это смотря как на приступ идти... С пушками?
-- С пушками, с пушками, -- подыграл ему Иван Васильевич.
-- Тогда за пару ден пролом сделаем... -- он почесал бороду, начал загибать пальцы. -- Пару ден хворост, лестницы готовить, а там и на приступ полезем, коль Бог даст... Выходит, ден с пяток уйдет.
-- А ежели по тебе со стен из пушек бить начнут?
-- Тогда дольше... Рвы вырыть, валы от ядер вражеских насыпать. Опять же, смотря какие пушкари у них и какие у нас. А ежели они еще и вылазки чинить начнут, войско мое тревожить, то тут и в десять ден не управиться.
-- Да ежели подмога к ним подойдет, -- продолжал гнуть свое Иван Васильевич.
-- Ну, государь, то надолго...
-- И я так думаю. Можно за такими стенами отсидеться, пока выручка не подоспеет. Значит, не я один так мыслю. И тебе та же думка в голову пришла.
Корнилий же, видя, что дело принимает нехороший для него оборот, подал братии знак, и те громко запели, а он сам двинулся с поднятым крестом навстречу царю, бесстрашно глядя тому прямо в глаза. Их взгляды встретились. И Иван Васильевич прочел во взоре старца неукротимую решимость, веру, и что-то тайное, сокрытое от него читалось в тех неустрашимых глазах. Он ощутил, как ярость вскипает в нем: не слуга, а господин встречал Царский поезд у ворот обители. Но пересилил себя Иван Васильевич, приложился горячими губами к кресту, подошел под благословение и милостиво спросил, словно все происходящее до этого было не более, как шутка:
-- Не ждал, поди?
-- Владыку небесного и владыку земного да всегда жди, -- смиренно, но с достоинством произнес Корнилий.
-- Воистину... Выходит, готов и к часу урочному, и к часу неурочному. То хорошо... Веди, показывай крепость свою.
-- Не ведаю, что ты, государь, крепостью называешь. Укрепляя дух свой яко твердыню, угодно Господу, дабы и стены крепкие супротив ворогов земли русской стояли.
Они прошли сквозь строй стрельцов и теперь их окружала монастырская братия, которых, Иван Васильевич прикинул быстро в уме, было никак не менее сотни. Столько же как и у него охраны. Только эти стояли безоружные. Однако, кто его знает, сколько сокрыто внутри стен. Стены... Стены... Звучало в голове. Глянув на лица затворников, он ощутил легкую неприязнь, плохо скрываемую и готовую прорваться в любой момент. Он поежился зябко и, когда миновали иноков, спросил игумена:
-- В баньку попариться не сводишь, святой отец? Замерз я чего-то.
-- Баня не топлена, -- сухо отозвался тот, глядя куда-то в сторону, -но коль прикажешь...
-- Ладно, чего там. Ото! -- Остановился он, увидев стоявшие на стенах пушки. -- Много их у тебя?
-- Не больше дюжины, -- игумен отвечал негромко, смотря в землю.
-- Всего, говоришь?! -- Иван Васильевич вновь почувствовал, как ярость переполняет его и кровь едва не закипает, ударяя в виски. Его все выводило из себя: и спокойный, с достоинством голос игумена, и богатое убранство храмов, золотом покрытые кресты, стены, большое число иноков, которые все как на подбор были рослые, плечистые -- воины, а не монахи. Теперь же, увидев пушки, о которых он прежде и не знал, он окончательно утратил контроль над собой и зло, брызгая старцу в лицо слюной, выкрикнул: -- Как смел без моего ведома пушки те завесть?
-- Главное, что есть они, -- тем же ровным голосом ответил Корнилий.
-- А с изменниками тоже переписку тайно от меня ведешь?!
-- Со многой братией переписку ведем...
-- А Курбского, изменника и наветника, тоже братией считаешь?! Он же к тебе исповедываться наезжал! Не ты ли и присоветовал ему переметнуться, бежать от царя законного?!
-- На небесах царь наш...
-- Не торопись! На земле пока стоишь. И земной царь перед тобой. На колени! Кайся! Ну... -- Иван Васильевич угрожающе поднял посох. Он не замечал застывшей сзади толпы монахов, не видел, как стрельцы едва сдерживают их, выставив вперед пищали, не видел стоявшего в нескольких шагах с перекошенным от ужаса лицом сына Ивана. Он пытался поймать взгляд непокорного старца, но тот смотрел куда-то мимо него, словно видел нечто более важное, глубинное. -- На колени!!! -- уже не сдерживая крика, затрясся в припадке Иван Васильевич, и с монастырских стен поднялась стая громко орущих галок, испугавшаяся царских воплей. 'И они против меня', -- мелькнуло в воспаленном царском мозгу и, не помня себя, он ударил острием посоха игумена.
Тот медленно начал опускаться на колени, нащупывая одной рукой землю, а другую с крестом прижимая к ране на груди.
-- От земного царя предпослан к Небесному в вечное жилище... -- тихо прошептал он и упал на землю,
