Ему совсем не хотелось покидать ногайские пределы и возвращаться обратно в Москву, выслушивать раздраженные оклики бояр, отписывать челобитные, сидеть долгими вечерами за одним столом с дородной супругой, постоянно жалующейся на плохое самочувствие, проливающей слезы по каждому пустяку.
И вот приходится возвращаться, поскольку царь Иван Васильевич, верно, и без того заждался вестей из Ногайской Орды и, не приведи Господь, подумает что-то худое о его, Пелепелицына, долгой отлучке.
Урус-хан направил с ним к царю своего посланца и триста конников охраны. Сам он тоже был в седле, чтоб проводить высокого гостя до ближайшего кургана, как того требовали приличия.
-- Приезжай еще, бачка Василий, -- широко улыбнулся хан послу. -- Поди, девки хороши были?
-- Хороши, хан, весьма хороши, -- засмеялся довольный Пелепелицын.
-- И кумыс хорош? И барашек хорош? -- не унимался гостеприимный Урус-хан. -- Пусть сам царь едет. Встретим, угостим... Скажи ему.
-- Непременно скажу, достопочтенный хан. Доехав до одинокого кургана, находившегося в нескольких поприщах от Сарайчика, троекратно по русскому обычаю обнялись. Урус-хан со своей свитой остался посреди степи и долгим взглядом провожал удаляющихся в клубах пыли всадников. Хан долго глядел им вслед, а потом сказал негромко, ни к кому не обращаясь:
-- Хитер русский царь, однако... Ох, хитер. Решил меня, великого хана, подарками задобрить, чтоб я на Москву не пошел. Ладно, пока повременим, а там видно будет. Москве от меня не убежать, -- и, хлестнув коня нагайкой, поскакал обратно.
Через несколько дней пути Василий Пелепелицын, уже изрядно подуставший от непрерывной тряски в седле, в сопровождении ногайской охраны подъезжал к реке Самаре. Несколько человек отправились искать брод, а он улегся на пожухлую траву и, прикрыв глаза, думал, о чем же будет говорить царю. Хан Урус не зря возил его по своим кочевьям, показывая число своих нукеров. Не зря в разговоре сочувствовал им, русским, что были биты и поляками, и шведами за последний год неоднократно. Даже предлагал свою помощь. Само собой за хорошую плату. Намекал, что русские казаки грабят его, а потом укрываются вблизи своих городков, что с трудом удерживает горячие головы, требующие решительного набега на Русь, на Москву, чтоб посчитаться за все нанесенные обиды. Пелепелицын хорошо понимал, к чему сводятся подобные разговоры: Урус-хан пытался уклониться от очередной уплаты ясака, который обязался сам же посылать в Москву после разгрома казаками Сарайчика.
Обо всем этом и предстояло доложить царю, да так, чтоб он видел усердие самого Пелепелицына, плоды его побед в непростых переговорах с ногайским ханом. В зависимости от того, как он подаст результаты своей поездки, и надо ожидать царской милости или... опалы. Не дай Бог, ногайцы решатся на набег -- и все. Царю не объяснишь, что он буквально ковром стелился перед Урус-ханом, обещал ему горы подарков, намекал на кары, последующие с русской стороны в случае набега. Иван Васильевич просто не будет его слушать, а лишь моргнет -- и окажется он в пыточном застенке, а ежели и выйдет оттуда живым, то дорога к царскому двору заказана будет на веки вечные.
От подобных мыслей мурашки поползли по коже у посла, и он зябко пошевелился, раскрыл глаза и вздрогнул от неожиданности. Над ним стоял ногайский юзбаша и пристально смотрел в лицо.
-- Думал, спишь, бачка, -- ухмыляясь, заговорил тот, -- переправу нашли нукеры. Аида, едем, а то скоро темно совсем будет.
-- Хорошо, хорошо, едем. -- Пелепелицын, покряхтывая, поднялся, но глянув на ногайца повнимательнее, заметил растерянность того. -- Что еще случилось? Говори!
-- Однако, на той стороне следов много...
-- И что? Может, ваши же табун гнали.
-- Мы своих коней не куем, а там следы с подковами.
-- Ну, мало ли, кто мог быть на переправе. Купцы, может. Давно были?
-- День, другой... Шибко недавно будет.
-- Ладно, не здесь же нам оставаться. Едем.
Ногайцы тесно сгрудились у переправы, прикрывшись круглыми щитами, и поглядывали на посла, словно ища у него защиты.
'Ага, черти узкоглазые, -- злорадно подумал он, -- приутихли, испужались, как только русским духом запахло. Так вам и надо...'
Растянувшись узкой цепью, ногайцы начали переправляться вброд. Кони, настороженно фыркая, выискивали копытом твердый участок и медленно, шаг за шагом, брели к противоположному берегу неширокой реки. Когда уже половина отряда, отряхиваясь от воды, выбралась на крутой речной откос, то из прибрежных кустов неожиданно послышался пронзительный свист и враз бухнуло несколько ружейных выстрелов. Дико заржали ногайские кони, закричали всадники, понеслись в разные стороны от переправы.
Пелепелицын, разинув рот от удивления, увидел, как на ногайцев налетели около полусотни казаков с поднятыми саблями и с диким гиканьем начали крушить тех.
Юзбаша, оказавшийся рядом с Пелепелицыным, что-то громко кричал на своем языке, махал рукой, приказывая нукерам вернуться обратно к своим. Те стали разворачивать коней, не торопясь возвращаться, с ужасом наблюдая, как гибнут их соплеменники на другой стороне реки.
Но тут за их спинами раздался свист и, обернувшись назад, Пелепелицын увидел, как на них несутся невесть откуда взявшиеся еще с полсотни казаков. Он что-то закричал, не помня себя, но казаки уже врубились в передние ряды, зло матерясь и круша одного за другим растерявшихся вконец ногайцев. Только юзбаша сумел собрать вокруг себя десятка два нукеров, и они поскакали вдоль берега, уходя в спасительную степь.
К Пелепелицыну пробился казак с тонким лицом, с выбившимся из-под мохнатой шапки льняным чубом. Он занес было над ним саблю, но посол громко крикнул:
-- Сдурел что ли, песий сын?! Своих не узнаешь?!
-- Русский, никак? -- Рука казака замерла на излете, и он громко захохотал. -- Ребята, купчину заловили!
-- Сам ты купчина, -- брызгая слюной, Пелепелицын торопливо вытаскивал из притороченной у седла сумы грамоту Урус-хана к московскому царю. -- Посол я царский. От хана ногайского еду. И ногаи, которых вы порубили, меня охраняли.
-- Видать, хорошо охраняли, коль, как зайцы, в разные стороны наутек кинулись.
-- Да знаете ли вы, что вам царь сделает за смертоубийство такое? Он вас всех повелит на кол посадить, головы порубит... -- Пелепелицын захлебывался в бессильной злобе, думая, что теперь все его переговоры пойдут прахом, когда Урус-хан узнает о нападении.
-- Царь далеко, а мы вот где... Рядышком... -- К ним подъехали еще несколько казаков, с интересом разглядывая царского посла. -- Ты бы, боярин, или как тебя там, попридержал язычок, а то нам и укоротить его недолго.
-- А ты, кто таков? -- Пелепелицын уставился на щуплого казака с хищной улыбкой, пощипывающего длинный ус.
-- Богдан Барбоша. Может, слыхал о таком? А вот есаул мой, Иван Кольцо. Вижу, слыхал про нас... Как же... Нас и на Дону, и на Волге, и Урус-хан твой -- все знают.
-- Да понимаете ли вы, что наделали?! -- Пелепелицын сгоряча сплюнул на землю. -- Теперь ногаи соберутся всем миром и на вас навалятся...
-- Уже навалились, -- опять показал в усмешке гнилые желтые зубы Барбоша и указал на валявшихся у реки порубленных ногайцев. Остальные стояли толпой, сбившись в кучки, побросав оружие, и со страхом глядели на казаков. -- Мы их всегда били и бить будем. Так и царю передай. Пущай не сомневается.
Пелепелицын бросил взгляд на противоположный берег. И там затих бой, казаки стаскивали в одно место оружие, отобранное у ногайцев, вязали им руки тонкими короткими ремешками, подталкивая в спины, собирали вместе.
-- А охрану, боярин, мы тебе свою выделим, -- заговорил тот, кого назвали Иваном Кольцо. -- До самой Москвы и проводит. Часть пленных к царю направим, а остальных для выкупа оставим. Пригодятся...
К Москве Василий Пелепелицын подъезжал грустный и в разговоры с десятком сопровождающих его казаков не вступал, все думая, как будет докладывать царю о постигшей его неудаче. А остальные казаки под началом атаманов Богдана Барбоши и Ивана Кольцо погнали полон в свои станицы, чтоб кого из ногаев
