безнадежное. И все же они шли, крутясь живым водоворотом, задние налезали на передних, и все бросались с последней ступени в воду. Среди пены мелькали вздернутые усатые носы, ловящие воздух. Вода подхватывала крыс и, завертев, уносила. Некоторые были выкинуты течением на камни ниже пристани, но тут же упорно кидались обратно вплавь на тот берег.
Ганс стоял на самом краю. Крысы обтекали его с двух сторон, дробно стуча лапками, пробегали прямо по ногам. Поток постепенно редел, берег очистился, и скоро последняя острая мордочка исчезла под водой.
Песнь оборвалась. Ганс перевел дыхание и огляделся.
Он увидел патера Цвингера. Священник стоял по пояс в воде, глаза у него были белые, рот открыт и зубы оскалены. Холодная вода привела его в чувство, он, запинаясь, начал читать экзорцизм об изгнании бесов:
— Изыди, злой дух, полный кривды и беззакония, изыди исчадие лжи…
Ганс отвернулся. В двух шагах позади стоял Вольф Бюргер. Его жесткое лицо было непроницаемо.
— Ганс Крысолов, ты гроссмейстер в своем ремесле, — сказал он. — Я не ожидал такого. Идем, суд должен быть окончен.
В конце улицы показались спешащие ландскнехты.
Если и раньше большой зал ратуши был переполнен народом, то теперь давка стояла просто невообразимая. Охрана с трудом очистила место посредине. Судей еще не было, Ганс долго ждал, переминаясь с ноги на ногу. Вольф Бюргер нервно ходил взад и вперед, потом уселся за стол и начал что-то писать. Наконец, появились патер Бэр и опирающийся на палку Ференц Майер. Тюремщик ввел закованного Питера.
— Все будет хорошо! — крикнул ему Ганс.
Питер кинулся к Гансу, но тюремный смотритель дернул за цепь, и мальчик упал.
Позже всех пришел патер Цвингер. Губы его были плотно сжаты, новая сутана резко шелестела при ходьбе.
Секретарь суда поднялся из-за своего столика и, нараспев произнося слова, возгласил:
— Заседание объявляется открытым. Господа судьи, удовлетворены ли вы результатами испытаний?
За судейским столом кивнули.
— В таком случае я от имени магистрата и граждан города прошу вас рассудить это дело по закону и совести и вынести ваш приговор.
— Что тут рассуждать? — проворчал бургомистр. — Парень, несомненно колдун, но ведь крыс-то он вывел. Пусть себе идет на все четыре стороны.
Патер Бэр сидел с задумчивым видом, сцепив пальцы на округлом чреве. Бюргер кончил писать и передал лист бургомистру. Майер прочел.
— А можно и так, — сказал он, взял перо и поставил внизу подпись.
Патер Бэр, дождавшись своей очереди, тоже прочел документ.
— Но ведь это жестоко! — воскликнул он, отодвигая бумагу.
— Это необходимо, — негромко сказал Бюргер.
Он нагнулся и начал что-то шептать Бэру. Каноник страдальчески морщился, тряс головой, но скоро не выдержал:
— Ну хорошо, пусть будет по-вашему, но я умываю руки.
Документ он отдал не подписав. Секретарь поставил внизу печать, а затем огласил приговор:
— Мы, выборный суд вольного имперского города Гамельна, разобрав и обсудив по закону и совести обвинение, выдвинутое преподобным Вилибальдом Цвингером против странствующего мастера Ганса, по прозвищу Крысолов, признали его обоснованным и истинным. Доказано, что имело место совращение детских душ к недостойным и опасным занятиям. Ганс Крысолов оставлен в сильном подозрении в связях с врагом господа и рода человеческого. Вместе с тем, услуга, оказанная означенным Гансом городу, велика и несомненна. Приняв во внимание все это, а также памятуя, что буллой святого отца нашего строго повелено, чтобы никто под угрозой изгнания не обучал и не учился подобным мерзостям, суд постановляет: обвинение в малефициуме с вышеупомянутого Ганса Крысолова снять, за прочие же проступки приговорить его к позорному столбу и изгнанию из пределов города, — секретарь остановился, глянул исподлобья на бледного Ганса, а потом продолжал: — В отношении нищего бродяги, именующего себя Питером, достоверно установлено, что он, предав душу дьяволу, перекидывался диким зверем и творил на дорогах разбой. Посему решено его, как злого и нераскаянного малефика, предать смерти на костре. Предварительно его должно подвергнуть пыткам, тело вервольфа будет разодрано железными когтями, подобно тому, как он сам раздирал своих жертв. Прочих же, учитывая нежный возраст и полное раскаяние, наказать плетьми и отдать в опеку родителям.
Питер закричал. Ганс рванулся к нему, но его сбили с ног, выволокли из магистратуры. Здесь на ступенях было вделано в стену кольцо. На нем висели кандалы, в которые заковывали несостоятельных должников и всех тех, кого магистрат приговорил к позорному столбу. Палач быстро заклепал железные кольца на запястьях Ганса. Теперь Ганс был словно распят у стены. Рядом на специальном крюке висела плеть. Каждый имел право ударить приговоренного.
Из магистратуры выходил народ. Многие останавливались возле Ганса. Какая-то женщина, невысокая и худая, подскочила к Гансу вплотную, сорвала к крюка кнут.
— Дьявол! — крикнула она. — Из-за тебя мою Марту будет бить палач! Вот так! — багровый рубец прочертил щеку Ганса. — Вот так! — женщина ударила еще раз, плюнула Гансу в лицо и, бросив плеть убежала.
— Правильно! — крикнули в толпе. — Бей его за детей!
Вперед вышел плечистый бородач, в котором Ганс угадал отца Якоба и крошки Мари.
— Надо бить, — сказал он, поднимая плеть.
Плеть свистнула. Ганс не пытался уклониться от удара.
— Валяй! — подзадорили сзади, но бородач вдруг повесил плеть на место и быстро ушел.
Больше Ганса не били.
День все не кончался. На площади трое плотников сооружали помост для пыток. Рядом рыли яму, чтобы поставить столб, вокруг которого сложат костер.
— Они не посмеют этого сделать! — шептал Ганс. — Я не дам!
Отзвонили второй час. Из дома рядом с собором вышел патер Цвингер. Святой отец гулял с собачкой. Маленький белый песик крутился вокруг ног, высоко подпрыгивал, стараясь достать хозяйскую ладонь. Цвингер подошел поглядеть на Ганса. Губы растянула улыбка.
— Куси! — приказал он собачке.
Собачка непонимающе завиляла хвостом, потом заскулила и попятилась. Цвингер усмехнулся, взял плеть, размахнулся… В то же мгновение собачка, подпрыгнув, вцепилась зубами в его руку. Патер с проклятьем отшвырнул собачку, зажал рану ладонью и исчез в своем доме.
На площади начало темнеть. Сторожа запирали улицы. Прозвонили первый обход. Ганс стоял, прижавшись к стене, пытаясь сосредоточиться. Он теперь знал, что делать. Правда, дудочка осталась в тюрьме, да и руки к лицу поднести невозможно, но раз надо, то он справится и так. Завтра, когда Питера выведут из башни, отовсюду слетятся тучи белых бабочек. Они будут кружиться вокруг Питера, покроют белым ковром костер. Люди должны понять, что мальчик ни в чем не виноват. Но если и знамение не образумит их, то придется действовать жестоко. Не дай бог палачу коснуться Питера, в тот же миг с башни собора сорвется ястреб, несущий зажатую в когтях змею. Горе тем, кто хочет чужой смерти. Горе тому городу, где можно казнить ребенка. Он наведет на Гамельн все земные напасти: волков, лесных муравьев, крыс… Ганс дернулся и застонал от отчаяния, обиды и бессилия. После того, что он сделал сегодня, послушает ли его хоть кто-нибудь?
На темной площади качнулась тень, прозвучали твердые шаги. Ганс разглядел Вольфа Бюргера. Магистр подошел, бросил на ступени котомку и посох Ганса. Вытащил молоток, сбил кандалы с одной руки Ганса, потом с другой. Второй удар пришелся неточно, на левом запястье остался железный браслет.
— Ущерб городской собственности… — усмехнулся Бюргер.
