– Повелитель, дозволь вернуться к столу Октавиану и его слуге, – а когда царь махнул рукой, велела: – Ступайте.
Пятясь, римляне вернулись на свои места за стол. Валерий застыл. Окаменел. Не шевелился. Похоже, даже не дышал. Полное безразличие опутало его чувства и разум. До него долетали восторженный шепот знатных жен и девушек. Они оценивали и восхищались красотой его лица и тела. Перед ним возвышалась его госпожа и, даже не видя ее лица, он знал, что оно сейчас бесчувственно и невозмутимо.
Какая-то женщина громко шептала старшей госпоже:
– Если этот раб не нужен вашей дочери и вам, не уступите ли вы его мне? Я дала бы хорошую цену. Тысяча денариев – хорошая цена. Целое состояние!
– Да, – вежливо согласилась госпожа, – тысяча денариев – хорошая цена.
– Так я могу…
Лиина проводила римлян взглядом, приказала, не опуская глаз:
– Встань!
Он поднялся. Ни на лице, ни во взгляде его не было и намека на отчаяние. Только мертвенное равнодушие. В руке юная госпожа держала острый и тонкий кинжал.
– Повернись, —услышал Валерий ее голос. Нож распорол не живое тело, а мертвую кожу, стягивавшую его запястья.
– Валерий Цириний Гальба!
Он посмотрел на девочку пустыми глазами. Ее глаза были так же пусты и равнодушны.
– Ты свободен. Ступай.
Вздох пронесся по залу. Римляне, ничего не понимая, завертели головами.
– Как же так? – чуть не всхлипнула женщина, приценивавшаяся к нему. – Ведь тысяча денариев – хорошая цена! Ведь целое же состояние!
– Хорошая, – так же безразлично согласилась старшая Лиина.
– Богуд! – девочка махнула секретарю.
Тот развернул сверток ткани, встряхнул и накинул на плечи Валерия простой плащ, скрыв, таким образом, его наготу. Не дожидаясь, пока юноша как-то выразит свое отношение к происшедшему, Лиина повернулась и пошла на свое место за столом. Слуги опустили ткань, и полупрозрачная стена опять отделила женский стол от остального зала.
Сомкнувшееся перед его лицом полотнище что-то сдвинуло в мыслях Валерия. Он запахнул поплотнее плащ, повернулся и поплелся на свое прежнее место, разочаровав зрителей, ожидавших проявления самой горячей благодарности. Все такой же бесчувственный, он сел на скамью. Рубелий всунул ему в руки чашу с вином: «Пей». Валерий равнодушно осушил ее, словно там было не чистое вино, как принято у варваров, а простая вода. Октавиан попытался выбранить его:
– Как ты вел себя, невежа! Твоя госпожа избавляет тебя от наказания, дарит тебе свободу, а ты стоишь столбом и молчишь, как безъязыкий варвар! Или ты не понял, что свободен теперь?
– Понял, – отозвался Валерий. – Понял, – повторил он так же бесчувственно, – что я, в отличие от вас всех, действительно свободен, потому что здешние законы не знают, что такое отпущенник. Да, я теперь полноправный и свободный человек. Настолько полноправный, насколько им может быть чужеземец. А благодарность моя юной госпоже Лиине не нужна. Как и я сам.
– Но есть же старшая Лиина!
– Она отдала меня дочери и уже в силу этого никогда не вмешается в ее поступки. Единственный, кому нужна моя благодарность, – наш щедрый хозяин, царь Эвхинор, но его мне благодарить не за что.
– Ты рассуждаешь, как безумный.
– Ну и оставьте меня. Не мешайте мне думать.
– Думать? – Октавиан с досадой отвернулся.
– Думать? О чем? – Германик тряхнул его. – Все это шутки судьбы.
– Я думаю не о судьбе. Судьбу свою я теперь знаю. Я думаю о Лиине и Авесе. Не убеги я тогда, он бы меня обязательно прирезал, а не пообещай Лиина казнить меня, у меня не хватило бы решимости бежать.
– Чего? У тебя на самом деле с головой не в порядке?
– Нет, Германик, с головой все в порядке. Плохо с моими соплеменниками. Эй! – окликнул он проходящего мимо слугу с кувшином и подставляя чашу. – Вина!
– Ты хоть водой его разбавь!
Но Валерий на добрый совет Германика только огрызнулся:
– Отстань.
После третьей чаши он, казалось, захмелел, на лице его опять появилась улыбка, но молчал юноша недолго и скоро начал задирать соседа:
– Скажи, Германик, что ты будешь делать, если кто-нибудь пожелает, чтобы ты сейчас бился насмерть с Рубелием?
Германик встрепенулся, спросил, подозрительно глядя на Валерия:
– Кто пожелает?
