Разум. Творческий отклик на сейчас

глубина его подхода...

Но даже такой человек не смог увидеть, что этот Адольф Гитлер был сумасшедшим. Он тоже был фанатично предан Адольфу Гитлеру.

Откуда исходит это безудержное стремление к фанатичной преданности?

Оно исходит из вашего сомнения. Вы не можете действительно убедить себя, что то, что вы делаете, правильно, поэтому вам приходится заходить в этом слишком далеко. Вы должны громко кричать, чтобы самим услышать; вам приходится убеждать других, чтобы, в свою очередь, убедиться самим. Вам приходится обращать других, чтобы, видя, что вы обратили тысячи людей, вы могли успокоиться: «Наверное, в том, что я говорю, есть доля правды; иначе почему это убедительно для стольких людей? » Вы сами можете быть дураком, но такое множество не может быть дураками.

Просто подумайте об Адольфе Гитлере: он может считать дураком себя самого, но что сказать о Мартине Хайдеггере? Он убедил Мартина Хайдеггера; никакого другого доказательства не нужно: Мартин Хайдеггер — достаточное доказательство того, что всё, с чем он сам согласен, правильно. Это двусторонний процесс, порочный круг. Собирая вокруг себя больше и больше фанатично преданных людей, вы убеждаетесь в своей правоте всё более, и поскольку вы сами убеждаетесь всё более, вы начинаете собирать вокруг себя больше и больше людей.

Адольф Гитлер говорит в своей автобиографии, что неважно, что вы говорите — правильно это или неправильно — просто продолжайте это повторять с убеждённостью. Никто не заботится о рациональности или логике. Сколько людей найдётся в мире, которые понимают, что такое логика, что такое рациональность? Просто продолжайте повторять одно и то же, с силой, с ударением. Эти люди ищут убеждений, не истины. Они ищут кого-то, кто знает. А как они могут быть уверены, что вы знаете, если вы говорите «если», «но», «может быть»? ..

Именно поэтому джайнский мистик Махавира не смог собрать много последователей в Индии — потому что каждое из своих утверждений он начинал с «может быть». Он был прав, он был абсолютно аккуратен — но это не способ найти последователей. Даже те, кто ему следовал, мало-помалу исчезли: «Может быть»... этот человек говорит о «может быть» — может быть,есть Бог. Можете ли вы собрать группу последователей, преданных вашему «может быть»? Они хотят уверенности, они хотят гарантии. Махавира был слишком мудрым человеком для всех этих идиотов. Он вёл себя с людьми так, словно они способны к тому же уровню понимания, что и он сам.

То, что он говорил, понял бы Альберт Эйнштейн, потому что то, что говорит Альберт Эйнштейн, тоже начинается с «может быть». В этом весь смысл теории относительности: ничего нельзя сказать с уверенностью, потому что всё лишь относительно, ничто не определённо. Можно ли сказать, что это — свет? Это только относительно. В сравнении с более ярким светом он может показаться тусклым. В сравнении со светом, который в миллионы раз ярче, этот свет может показаться лишь чёрной дырой, просто темнотой. Что такое темнота? — меньше света. Есть животные, кошки, которые прекрасно перемещаются по дому ночью. В вашем собственном доме даже чья-то чужая кошка в темноте сможет двигаться лучше, чем вы сами. Вы споткнётесь, но глаза кошки могут улавливать более тусклый свет.

Сова видит только в темноте; дневной свет слишком ярок. Сове нужны солнцезащитные очки; без солнцезащитных очков она ничего не видит, дневной свет слишком ярок. Когда у вас утро, у совы вечер. Что это такое? Подумайте о сове, и тогда вы поймёте смысл «может быть» — может быть, сейчас вечер; что касается совы, может быть, сейчас утро. По мере того, как ночь становится тёмной, сова лучше видит. Полночь — это полдень для совы.

Вещи относительны; поэтому говорить что угодно с уверенностью значит проявлять свою глупость. Именно поэтому Махавира использовал странный подход, впервые в истории человечества, за двадцать пять веков до Альберта Эйнштейна. Его слово «может быть» — сьят. Его философия стала известна как сьятвад, Философия «Может Быть». Вы можете задать любой вопрос; он никогда не ответит с уверенностью. Может быть, вы пришли с какой-то уверенностью; но к тому времени, как вы его покинете, уверенности у вас станет меньше. Кто же захочет быть последователем такого человека?

Адольфу Гитлеру будут следовать, потому что он отнимает у вас неуверенность, которая была подобна ране. Внутри вы дрожите; вы не знаете, что такое эта жизнь. Но кто-то знает, и вы можете последовать этому кому- то. Вы освобождаетесь от тяжёлого груза неуверенности. Всё, что требуется с вашей стороны, — это фанатичное верование.

Фанатичная система служит обеим сторонам. Вождь в ней нуждается, потому что он сам в точности подобен вам, он дрожит глубоко внутри; он ничего не знает. Всё, что он знает, — что он умеет лучше вас кричать, что он настойчивее вас, и, по крайней мере, он может принять такую позу, словно он — хороший актёр, очень изощрённый лицемер. Но глубоко внутри он знает, что дрожит. Ему нужно большое количество последователей, которые ему помогут избавиться от страха, которые убедят его в том, что он говорит.

Я слышал, что случилось так, что журналист умер и достиг дверей рая. Журналистам рай не положен; как это вышло, я не знаю. Привратник посмотрел на него и сказал:

— Вы журналист?

— Конечно, — ответил тот, — ив качестве представителя прессы я могу войти куда угодно. Впустите меня. Привратник сказал:

— Есть некоторые трудности. Во-первых, в раю у нас нет никакой газеты, потому что здесь не бывает никаких новостей — никаких преступлений, никаких пьяных, никакого насилия. Есть только святые, усохшие, застывшие на веки вечные. Какие тут могут быть новости? Всё же у нас есть квота: десять журналистов, но они уже набраны с самого начала. Вам придётся пойти к другим воротам у дороги. Журналист сказал:

— Не сделаете ли вы мне небольшое одолжение? Я покину рай через двадцать четыре часа, но дайте мне небольшой шанс, по крайней мере, сходить на экскурсию. Если вы не можете мне выдать вид на жительство, постоянную грин-карту, то, по крайней мере, можете меня впустить на двадцать четыре часа. Я прошу не слишком много. Я проделал такой большой путь, сжальтесь надо мной. И пообещайте мне кое- что: если я смогу убедить одного из десяти журналистов отправиться в ад вместо меня, позволите ли вы мне здесь остаться? Привратник сказал: