специфических умений. На пути Человека не требуется радикально изменять свою жизнь: достаточно лишь корректировать ее. Другое дело
- путь Ножа.
- Ты мог бы рассказать о нем?
- Пожалуй, да. На моей родине мужчины должны уметь драться на ножах. Для горцев это обязательная часть жизни, а мужчина без ножа - не мужчина. Сейчас древние традиции заглохли, а раньше все конфликты решались с помощью ножа. Условия поединка очень жесткие. Очерчивается круг диаметром от двух до четырех метров - в зависимости от квалификации бойцов. Выходить за его пределы нельзя; за схваткой наблюдают арбитры. Бой идет насмерть. Многие люди всю жизнь тренировались в искусстве ножа.
- То же самое существовало в древней Японии, - заметил я. - Самураи, кэндо...
- Да и не только в Японии, какая разница. Важно то, что эти умения были востребованы. Путь Ножа отличается от пути Человека - это ясно.
- Можно ли современному человеку обучаться пути Ножа?
- Ты хотел сказать, можно ли тебе?
- Да.
- Кто знает. Твое тело постепенно приобретает необходимый уровень готовности.
Однако на каждом из путей Искусства есть свои спутники...
- Какие спутники?
- На пути Ножа - смерть. Сражаться на ножах ради развлечения бессмысленно. Ты должен принять мысль о неизбежной гибели в поединке. Справится ли твое сознание с этой мыслью - не знаю.
- Но с чего ты взял, что мне действительно придется драться в реальной схватке?
- Если ты идешь по какому-либо из путей, ты должен принадлежать ему полностью, иначе путь тебя не примет. На пути Ножа рано или поздно придется участвовать в реальной схватке. Иного варианта нет.
- Допустим, так рисковать я бы пока не стал. Не сочти это малодушием.
- При чем тут малодушие! Каждый из путей Искусства опасен не меньше, чем путь Ножа. Ты просто еще не почувствовал этого.
- Какие же опасности на пути Человека?
- Какие угодно. Например, он может вынудить тебя встать на путь Ножа.
- Я плохо тебя понимаю, - отчего-то мне стало боязно.
- Всякий путь требует беззаветности. Становясь на него, ты забываешь о том, кем ты был в прошлом, делаешься другим. Путь заставит тебя принять это. Сейчас ты привык к миру, который построил вокруг себя, к привычным клише. Но изменяясь, ты входишь в другую систему координат. Там может быть все совсем по-другому, - очень серьезно закончил Халид.
- А если на каком-то этапе я почувствую, что мне это не нужно или испугаюсь?
- Представь себе, что ты забрел высоко в горы. Рад ты этому или нет, но слева от тебя пропасть и справа - пропасть. Ты можешь думать о чем угодно, но вокруг
- объективная реальность, которая требует конкретных решений. Не ты создал эти горы, но ты пришел туда.
- Допустим, это так и есть. Но какова в этом твоя роль? Зачем ты решил быть моим учителем?
- Я и не думал становиться чьим-то учителем. Твое намерение учиться, твоя готовность выбрали меня - здесь и сейчас. А я, в свою очередь, выбрал помочь тебе. На пути Искусства нет гуру, потому что научить Искусству невозможно.
Допустим, я могу передать тебе кое-какие знания, но это будут реальные, практические вещи. Никто из людей Искусства не будет учить тебя жить, принимать решения вместо тебя.
- Ты делаешь это бесплатно - в прямом и переносном смысле?
- Конечно нет! Самая худшая вещь на свете - стремление причинять добро или пользу. Я помогаю тебе только для того, чтобы вырасти самому.
- Чистейшей воды эгоизм!
- Так оно и есть. И это лучший из мотивов; все остальное - ложь. Я помогаю сам себе - если при этом тебе что-то перепадает, я счастлив вдвойне.
ГЛАВА 10. ПУСТОЕ ЛИЦО В жизни я успел перепробовать множество вещей, большинство из которых можно назвать близкими мистицизму. Все началось с кришнаитов. Они научили меня своей знаменитой мантре, но их полусказочные концепции и стремление походить на индусов отбили у меня охоту к учению Кришны. Возвращаясь к кришнаитам теперь, я сознаю, что неудовлетворен, в основном, был мой ум - он требовал учения более изощренного.
Дальше был буддизм в изложении Оле Нидала - датчанина или голландца, который ездил в Непал за марихуаной, а нашел там ламу Кармапа, который преподал ему учение тибетского буддизма. Оле Нидал был вполне доходчив, но, вникнув, я обнаружил в ваджраяне массу тонкостей и остыл - не в моих правилах было копать слишком глубоко. Кроме того, местные (как, впрочем, и любые другие) буддисты имели склонность объединяться в секту; я же принципиально не желал входить в какое-либо сообщество. Еще одним шагом в сторону буддизма были занятия тибетским боевым искусством школы Лунг-Жонг-Па. Здесь до метафизики я добраться не успел:
тренировки были до того изнурительны, что я оставил Лунг-Жонг-Па после нескольких месяцев усилий. В ту пору я мечтал уехать в буддийский монастырь где-нибудь в Бурятии, но силы небесные удержали меня.
Через некоторое время началось увлечение Раджнешем, которому весьма благодарен и по сей день. После Раджнеша бал дзен, Гурджиев и масса других вещей. Однако где-то внутри я не был удовлетворен ни одним из путей, по которым пытался идти.
По-моему, ни один из них не был 'путем сердца', о котором говорил Кастанеде Дон Хуан. При этом я не отличался терпением и всегда 'задним умом' испытывал недоверие ко всему, к чему прикасался.
Не могу сказать, что Искусство, о котором говорил Халид, слишком привлекало меня. Оно было запутанным, непонятным, противоречивым, без начала и конца. Тем не менее, я начал чувствовать в себе перемены. Когда я только начал приступать к мистицизму, я ощущал, что меня отделяет от мира как бы стеклянная стена: оно - рядом, но достичь его невозможно. Через некоторое время чувство 'стены' исчезло.
На смену ему пришло ощущение, что сердце заперто крышкой, как подвал. Вокруг хозяйничает ум, а там, в подвале, бурлит своя, скрытая жизнь бурлит, но не может выплеснуться наружу. Мучительные попытки открыть 'подвал' сверху, из головы приводили лишь к тому, что крышка запиралась еще больше. Я сознавал, что открыть ее можно лишь изнутри, разрешив сердцу открыться.
Пока мы общались с Халидом, происходило нечто странное. Похоже, крышка действительно отворилась, и что-то живое выплеснулось наружу. Я стал гораздо чувствительнее к миру, не стремился подавлять эмоции и даже наслаждался их течением, чего не мог позволить себе раньше. Исчезла внутренняя скованность, и даже тело ощутило себя гораздо лучше. Не могу сказать, что перестал болеть, но теперь я ясно видел взаимосвязь болезней и психических явлений. Часто возникали проблемы с желудком - Халид считал, что это происходит оттого, что я не могу 'переварить' новую для меня информацию. Вероятно, так оно и было.
Теперь я чувствовал себя как бы 'на крючке' у мира: мог трепыхаться и быть собой, но крючок сидел глубоко, и леса не думала рваться. Главной метафорой я для себя избрал 'соскочить с крючка'.
Халид настаивал, чтобы я пользовался для работы материалом сновидений. Он придавал им особое значение, хотя и говорил, что мне рано вникать в сновидения слишком глубоко. Кстати, сны изменились радикальным образом: они стали ярче и событийнее. Нередко в снах я находил новые для себя состояния. Одно из них Халид назвал необыкновенно важным.
Если опустить подробности, то сон этот сводился к следующему. Мне нужно было проникнуть в некий запретный сад, огороженный высокими стенами домов. Путь лежал через ворота, но ворота охранялись молчаливыми черными стражами. Я твердо знал, что им велено не пропускать чужих, и обмануть стражей не удастся. Внезапно во сне я понял, что есть только один выход: стать невидимым. Приняв такое решение, я начал действовать так, как если бы давно умел становиться невидимкой. Я внутренне собрался, опустил голову, и внутри появилось специфическое чувство, которое и делало меня невидимым стражам. Медленно
