своей была совершенно механической. Платили прекрасно, и работать в клинике глазных и ушных болезней было приятно.
Атмосфера здесь была совсем не такая, как в обычной больнице, потому что пациенты редко болели серьезно. В большинстве случаев они полностью выздоравливали после либо хирургического, либо консервативного лечения. На этажах, где располагалось педиатрическое отделение, царила атмосфера нескончаемого праздника по случаю дня рождения того или другого юного пациента с обычным в этих случаях мороженым и воздушными шариками. Дети, которые поступали в отделение с диагнозом «косоглазие», уходили с исправленным зрением, а детям, поступавшим с ухудшением слуха, за курс лечения слух удавалось восстановить. То же приподнятое настроение ощущалось и на этажах, которые занимало отделение для взрослых, поскольку операции по удалению катаракты оказывались чрезвычайно успешными и пациенты, поступавшие полуслепыми, обычно выписывались, вновь обретя зрение, а те, кто ложился в клинику, чтобы убрать морщины у глаз и сделать подтяжку лица, при выписке выглядели и чувствовали себя помолодевшими.
В отличие от больниц общего профиля, клиника глазных и ушных болезней не принимала алкоголиков и наркоманов, пострадавших в субботних пьяных драках и перестрелках, а также бродяг и людей с помраченным сознанием, выжатых, как лимон, жизнью большого города. В клинике глазных и ушных болезней, как правило, сама атмосфера излучала доброжелательность, профессионализм и оптимизм. 3а исключением очень редких случаев, единственным, что могло нарушить этот ровный ход вещей, были столкновения характеров, и именно в то время, когда Бренда оказалась втянутой в такую конфликтную ситуацию, она впервые встретилась с Джефом.
Ральф Кирмэн, отец которого был председателем попечительского совета клиники, был начинающим хирургом, энергичным и нетерпеливым. Все должно было исполняться быстрее быстрого, и именно в таком настроении Ральф ворвался в лабораторию на первом этаже в конце недели перед празднованием Дня независимости 9 июля.
– Какого дьявола! – начал он, используя обычную свою форму обращения к подчиненным, то есть ко всем, кто уступал ему по богатству, положению в обществе или агрессивности. – Где результаты анализов Херст?
– Они еще не готовы, – сказала Бренда. Это была та самая Селинда Херст, фотография которой в роскошном шифоновом платье абрикосового цвета от «Оскара де ла Рента» и в умопомрачительном бриллиантовом колье от Гарри Уинстона когда-то украшала обложку журнала «Таун энд кантри». Бренда хотела было добавить, что до получения результатов культурам бактерий нужно было провести в растворе еще четырнадцать часов, но ей не дали возможности даже открыть рот.
– А почему, черт побери, они не готовы? В этом заведении что, представление о времени, как у черномазых, или все-таки как у белых? – Разгневанное лицо Ральфа Кирмэна было так близко от Бренды, что она различала волоски между его бровями.
Джим Харт, другой техник-лаборант, молча покачал головой. Джим был чернокожим. Он уже привык к Ральфу Кирмэну и называл его «бремя черного человека».
– Доктор Кирмэн, мы получили анализ в пятницу в шестнадцать часов. К пяти часам вечера взятая проба уже была в растворе, – сказала Бренда, сверившись с аккуратными пометками, которые она сделала на лабораторных пробирках. Она хотела еще сказать, что физически невозможно было получить надежный результат быстрее, чем за сорок восемь часов. Для развития бактерий был необходим именно такой срок. Но Ральф Кирмэн снова ее оборвал.
– Мне непонятно, почему я не могу получить результаты, когда они мне нужны, – сказал он низким голосом, который всегда появлялся у него в состоянии крайнего раздражения. Обычно голос у него был высокий и капризно-недовольный.
– Не можете, потому что никто не может, – начала Бренда.
– Слушайте! Я не «никто». Я здесь бог! – сказал Ральф Кирмэн, по-видимому, в полной уверенности, что никто не может оспорить это утверждение. – Мисс Дурбан, – продолжал он, прочитав ее имя на карточке, приколотой к белому халату, – возможно, вам лучше поискать себе работу где-нибудь в другом месте. Где- нибудь поспокойнее. Вас ведь, знаете ли, можно и заменить. Это нетрудно! – Ральф Кирмэн славился тем, что ему ничего не стоило уволить сотрудника.
– Не кипятись, Ральф! – вмешался мужской голос, принадлежавший врачу, которого Бренда не раз встречала в коридорах клиники. Он был высокий, стройный, с рыжеватой бородкой и теплыми карими глазами. Ральф Кирмэн, все еще злой, круто повернулся.
– Я по горло сыт этой некомпетентностью, – сказал он по-прежнему зловеще низким голосом.
– Да будет тебе! Эти анализы должны делаться сорок восемь часов. Даже ты это проходил на медицинском факультете. Я ведь изучал те же предметы, что и ты. Законы природы не изменишь. Даже ради тебя!
– Мне срочно нужен результат анализа, – настаивал Ральф, но при этом слегка покраснел, и смущенная улыбка уже проявлялась в углах его губ. – Я сегодня иду к Селинде Херст, у нее будет праздничный прием с фейерверком, и мне нужно, чтобы я мог ей сказать, что у нее с глазом.
– Ты и сможешь ей сказать. Завтра, – ответил Джеф.
– Черт! – пробормотал Ральф и прошествовал к выходу.
– Из-за чего весь сыр-бор? – спросил Джеф Бренду, когда Ральф ушел и только обитые резиной двери лаборатории продолжали раскачиваться, молчаливо свидетельствуя о его ярости и разочаровании.
– Он хотел меня уволить! – сама себе не веря, произнесла Бренда. – Представляете?
– Вполне, – сказал Джеф. – Он думает, что он хозяин клиники и всех, кто здесь работает.
– Вы с ним так здорово справились, – сказала Бренда. – Спасибо.
– Я давно знаю Ральфа – учился на несколько курсов младше, – сказал Джеф. – Единственное, что спасает его, это то, что, несмотря на его несносный характер, у него все-таки сохранилось чувство юмора. Это единственный способ его образумить.
– Я вам очень признательна, – снова поблагодарила Бренда. Джеф оставил ей несколько проб на анализ.
– Увидимся через 48 часов, – сказал он и, подмигнув ей, ушел.