мусорной корзине. Это было уже много. Сопоставив непотребное состояние Кораблина с необычными визитами начальника УВД, ФСБ и городского криминалитета, женщина пришла к однозначному выводу, что хозяин дал течь. Закапало над ним. Сгустились, стало быть, тучи.
Давно пора. В конце концов, сколько можно выходить сухим из воды или, если сказать точнее, выплывать из канализации на белом катере? Секретарь-референт Тамара Ивановна была уверена, что придет время и со всех за все спросят. Хватило бы только терпения дождаться.
Она привычно прикинула, куда пойти устраиваться, если ее попросят с работы. Варианты у нее были. Впрочем, откуда течет, еще не ясно. Секретарь-референт начала работать давно, при коммунистах, пересидела в административных кабинетах пятерых хозяев и знала, что эти, новые, при всем их отъявленном разгильдяйстве, обладают повышенной способностью к выживанию.
Усилиями всех троих Кораблина вынесли с черного хода и погрузили в «Волгу». Дома шофер Василий с теткой Марией городского главу разгрузили, раздели и определили в постель. На языке персонала это называлось – хозяин приболел.
Болел Илья Ильич до утра. К рассвету мэр города начал подавать первые признаки жизни и даже какого-то самочувствия. Как всегда в таких случаях, тетка Мария все утро носила городскому главе в постель холодный квас, теплый куриный бульон и шипящее в стакане бесовское лекарство алка-зельтцер.
Часам к девяти мэр наконец смог подняться. Потом больше часа отпаривался в домашней сауне. Потом одевался, завтракал, даже нашел в себе силы пару раз пошутить по поводу своего вчерашнего состояния.
Когда к полудню Илья Ильич вышел из своего особняка и твердым деловым шагом направился к машине, вряд ли кто-нибудь мог подумать, что еще несколько часов назад городской глава стонал в собственной кровати, распластанный, как умирающий на сцене лебедь.
В машине, мягко покачиваясь на удобных кожаных сиденьях, мэр несколько раз глотнул коньяку из карманной фляжки и глубоко задумался над тем, что вчера говорил ему местный начальник ФСБ Трошкин.
А что он вчера говорил? В том-то и дело. Ничего он такого не говорил. Ничего конкретного. Если вдуматься. Как всегда, как принято у них со старорежимных времен, одни намеки, недомолвки и обтекаемые, как галька на пляже, фразочки. Мол, в городе не все благополучно. А где благополучно, хотелось бы знать? Еще говорил майор, что в городе, похоже, действует вражеская агентурная сеть. Это тоже понятно. Ну, хочется ему стать подполковником. Без вражеских шпионов ему веревка и майорская пенсия по выслуге лет на капитанской должности.
Только, пардон, что делать в Марьинске иностранным агентам? Выпытывать секреты производства мебели из ДСП? Так все просто. Напоить рабочих до посинения паленой водкой, платить поменьше и лепить из говна конфетки. Как говаривали еще при социализме, покойная ему память, догоним и перегоним в соревнованиях по бегу на месте.
Еще говорил майор про повышенное внимание к зоне, про какую-то марьинскую аномалию… Говорил, говорил – Илья Ильич, в конце концов, его вообще перестал понимать.
Да нет, все это фигня и бред. Белая горячка спивающегося в захолустье комитетчика. Не допущенного, ввиду малозначительности, к главным городским кормушкам. Или не бред. Все хитрее. Какая-нибудь скрытая разработка налоговых органов. Но тут им выкусить, тут им облизнуться и выплюнуть. Пухлые конверты с деньгами уходят от городского главы наверх регулярно. О-го-го, каким людям уходят, не дотянешься.
Теперь, по здравом размышлении, Илья Ильич сам не понимал, почему его так расстроил вчерашний разговор с фээсбэшником. Но расстроил. Определенно. И до сих пор внутри оставался неприятный осадок. Как будто мало у него своих, реальных забот, чтобы думать о шпионских фантазиях заплесневелого майора?
Рабочий день главы города начался с неожиданного сообщения. Позвонил дежурный по ОВД майор Тарасов, человек верный и давно прикормленный. Рассказал, что с утра в дежурную часть притащился бомж Петрович. Бомж сказал, что было ему видение, и он решил во всем добровольно признаться. О природе видения Петрович предпочел не распространяться, зато сообщил, что он американский шпион. Потребовал немедленного ареста, присутствия адвоката и бутылку водки. Но только одну. Последнюю. Больше, мол, не давать ни под каким видом, даже если будет очень просить. Ну, не нахал ли?
Бомжу дали пинка под зад и послали куда подальше, посоветовав с утра лучше опохмеляться. Через час Петрович снова появился в дежурной части, сказал, что он кадровый сотрудник ЦРУ Пол Джейсон, и в доказательство продемонстрировал пистолет иностранного производства и четыре обоймы к нему. Пистолет у Петровича отобрали, дали по шее и выделили ему двадцать пять рублей на профилактику белой горячки. Профилактику Петрович провел, по всему видно. Дух от него стоит, хоть закусывай. Теперь он снова появился в дежурной части, принес рацию иностранного производства и сто тысяч долларов США, запаянные в пластиковый пакет. Что же получается, действительно американский шпион? Кто бы мог подумать! А Дробышева с утра не найти, майор Трошкин из ФСБ тоже куда-то сгинул. Что делать?
Что делать, Илья Ильич и сам не мог понять. Да и кто бы понял? Огорошил его дежурный, наповал огорошил. Прав майор Трошкин, и все тут не просто так? Этак оглянуться не успеешь, появятся в кабинете налоговики из центра. Да еще прокуроры снятся, не к ночи вспомнить…
Как можно более твердо мэр распорядился американского Петровича арестовать, поместить в отдельную камеру, бутылку водки ему найти, если просит. А вот с адвокатом можно и не спешить. Все равно упьется шпион и двух слов между собой не свяжет.
– По почкам настучать для порядка? – осведомился майор.
– Не надо, – распорядился мэр, морщась от головной боли. – Вдруг действительно американский шпион. Я уже ничему не удивляюсь.
Хотя удивиться ему пришлось. Причем немедленно. Тяжелая дубовая дверь кабинета, сроду никогда не скрипевшая, вдруг распахнулась с противным визгливым звуком. Вошли двое. Один низенький, плотненький, мужик мужиком, кирзовые сапоги, телогрейка, затрепанная кепка. Второй – фигура еще более колоритная. Высокий, в два раза выше своего спутника, бледный, худой, как смерть в неурожайный год, так определил его мэр. Видны только глаза, уши и острый нос. Одет непонятно как. Черные сапоги, черный плащ и под плащом тоже что-то черное.
Впрочем, все это мэр рассмотрел чуть спустя. А для начала он просто обомлел от такого нахальствам
– Вы ко мне, господа? – спросил он как можно строже, одновременно размышляя, что секретарша совсем уж мышей не ловит. На покой пора Тамаре Ивановне, на заслуженный отдых, если начала пропускать к нему таких типов.
Высокий посмотрел на него огненными глазами голодающего третий месяц. Но ничего не сказал. Отвернулся. Молча сел застол, без всякого к тому приглашения, и застыл, разложив острые локти на полировке.
Зато низенький проявил недюжинную активность. В короткий промежуток времени
