окне в пяти метрах от меня. Это было гениальное решение, и Банников прочел в моих глазах, как высоко я оценил его хитрость.
– Ага, понял? – сказал он. – Песец тебе, Битюг! Только дернешься и – песец! Правильно? Ну, пока! Конечно, когда-нибудь встретимся, но там! – Он показал пальцем вверх и вышел – легкий и уверенный в себе, как король Монако.
Я остался сидеть на полу, с ужасом глядя через плечо на взрыватель, висящий на растяжке.
На улице их машина чуть прибавила обороты тихого японского двигателя. На чем они приехали? На арендованном джипе? В микроавтобусе? Во всяком случае, через полминуты все стихло.
Я сидел на полу, на голубом ковре, пахнущем бензином.
Солнце уже встало выше крыш и грело теперь сквозь окна настоящим флоридским теплом, отчего запах бензина усиливался с каждой минутой.
Они все сделали классно и правильно, абсолютно! Они все сделали так, как и я бы сделал на их месте. Но с этим взрывателем они меня переплюнули на сто очков! Конечно! Как я этого не учел? Они не могли поджечь меня сразу – им нужно отъехать от этого дома как можно дальше, а еще лучше – успеть улететь с Полиной и мальчиком до того, как в доме начнется пожар. И они нашли простое и гениальное решение, ведь не стану же я дергать этот взрыватель и поджигать сам себя. Во всяком случае, не стану его дергать, пока есть силы сидеть без движения. А тут всего семнадцать минут до аэропорта, еще час на регистрацию и взлет, и они в воздухе – good by, USA! Fuck you, подполковник Чернобыльский!
Я сидел и тупо, до боли в шее смотрел на этот гребаный взрыватель. Я видел такие сотнями в Чечне. Он состоит из трубчатого корпуса, ударника, пружинки, чеки, шпильки и запала. В боевом положении пружина находится в сжатом состоянии, чека входит в отверстие ударника и удерживает его во взведенном положении. Для выдергивания чеки необходимо усилие всего в 0,5 кг. После выдергивания чеки ударник под действием освободившейся пружины ударяет по капсюлю – воспламенителю запала и происходит взрыв капсюля-детонатора. И что с того, что сейчас этот взрыватель не подключен ни к мине, ни к фугасу и, следовательно, сам по себе не представляет опасности. Никакой мины или фугаса тут и не требуется. Через несколько минут пары бензина превратят всю эту комнату в бомбу, которая взорвется от любой искры еще до того, как эта искра долетит до пола и подожжет ковер. И уж, конечно, до того, как эта пламегасительная пена «FFE» и газ hallon заполнят комнату.
Так какого же хрена я сижу?
Я посмотрел наверх, на крохотные пожарные sprinklers, ввинченные в потолок.
Или я посмотрел еще выше, сквозь потолок, к небу, где, как уверял меня профессор, находится Вечный Разум?
Не знаю.
Вы способны дернуть взрыватель, чтобы взорвать сами себя?
Основной инстинкт – это все-таки не инстинкт размножения, а инстинкт самосохранения и выживания, и дернуть чеку взрывателя или направить свой самолет на таран могут только такие герои, как Гастелло, или такие безумцы, как Атта.
Я представил, как через секунду мое любимое, родное и такое уютное тело разлетится от взрыва на кровавые куски и ошметки, и похолодел от ужаса и страха.
Господи, за что?
Господи, помоги мне!
Они не зря использовали капроновый шнур, связывая мне ноги, и липкую ленту, а не кляп. Пожар расплавит и то и другое, и никто никогда не скажет, что это было преднамеренное убийство. Русский подполковник в отставке баловался взрывателем и взорвал сам себя…
Чувствуя, что я растягиваю последний миг своей жизни, я тихонько потянул на себя капроновую леску растяжки. Она напряглась, и казалось, чека взрывателя уже сдвинулась на микрон. Еще один микрон, и…
Я еще раз посмотрел наверх, на пожарный распылитель…
Взрыв грянул сам по себе, или я все-таки дернул чеку взрывателя?
Я не успел подумать, тело думало быстрее меня, оно рванулось в сторону и – с закрытыми глазами – покатилось по полу в алом пламени и густой бело-синей пене «Full Flame Extinguish», хлынувшей изо всех антипожарных распылителей под давлением 16 атмосфер.
Но я был жив! Я был жив! Мама, я жив!
Что это за голос? Чей? «НЕМЕДЛЕННО ПОКИНЬТЕ ПОМЕЩЕНИЕ! СЕЙЧАС БУДЕТ ПУЩЕН HALLON! НЕМЕДЛЕННО ПОКИНЬТЕ…» О, конечно, с потолка магнитофонный голос – предупредительные американцы!
Откатившись в сторону двери, я вспомнил, что огонь – это ерунда, его действительно уже добивает эта замечательная пламегасительная пена «FFE», но через минуту я задохнусь тут не от едкого дыма синтетических ковров, тлеющих под пеной, и не от самой этой пены, которая лезет мне в нос, в уши и в глаза, а от какого-то газа hallon, который должен хлынуть сюда вслед за пеной и уничтожить в комнате весь кислород.
Вы когда-нибудь тонули?
Вы знаете, что когда мы уже сдаемся, понимая, что все, КОНЕЦ, уже не выплыть, и когда мозг говорит этой жизни последнее «прощай» и отключается, даже тогда наше тело еще продолжает бороться за жизнь, делает какие-то рывки и движения и – выплывает!
Я не знаю, как я выбил эту горящую дверь. Я даже не помню, как я докатился до нее – со связанными ногами и руками!
Я читал в Интернете, что когда люди, стоявшие 11 сентября возле горящего ВТЦ и зеваками глазевшие на этот пожар, вдруг оказались накрытыми облаком руин рухнувшей северной башни, они побежали прочь с такой немыслимой скоростью, на какую не были способны никогда в жизни!
Лежа на полу, я связанными ногами выбил входную дверь. Как я это сделал, не знаю.
Глоток чистого воздуха вернул мне сознание, а смертельная опасность – рассудок. Я лежал на пороге, всем телом еще внутри квартиры, а ногами на выбитой двери. Пожар был практически подавлен этой действительно пламегасительной пеной и газом, но что-то с такой силой жгло мне босые ноги, что я инстинктивно подтянул их к себе и увидел, что это плавится капроновая удавка.
Боль была нестерпимой, и если бы липкая лента не залепляла мне рот, я заорал бы во весь голос.
Впрочем, орать было некому, в конце февраля даже Майами пуст, не то что какой-то Сэндвилл! За исключением двух «писателей» – меня и профессора, жена которого смылась потусоваться в Нью-Йорк, – тут никого нет в радиусе трех кварталов вокруг.
Не знаю, что произошло раньше – я разорвал ногами плавящийся капроновый шнур или он сам перегорел…
Я перевернулся со спины на колени, вскочил и, прыгая через осколки стекла из выбитой двери, бросился прочь, на улицу, в сторону дома профессора.
На мое счастье, он сам трусцой бежал мне навстречу – в спортивных трусах и кроссовках. Я и не знал, что он встает в такую рань и бегает от инфаркта. Скорее всего он начал эти пробежки только пару дней назад, когда улетела жена. Конечно, он изумленно остановился:
– Пол, что случилось?!
Я мычал и тянул к нему голову с выпученными глазами и залепленным ртом.
Он понял наконец и осторожно потянул за край липкой ленты.
Я нетерпеливо замычал изо всех сил.
Он дернул, я распахнул освободившийся рот и закашлялся так, что повалился от этого кашля на землю.
– О мой Бог! Что случилось? Что с твоими руками? – причитал профессор.
Кашляя и отплевываясь, я повернулся к нему спиной, чтобы он развязал мне руки. Он подергал узел и сказал:
– Я не могу. – И кивнул в сторону дома: – А где Глен, Полина?
– Они уехали… – сказал я сквозь кашель.
– Уехали? О! – восхищенно воскликнул профессор, воспитанный американским кинематографом. – Они
