Вообще философская лирика Заболоцкого много заимствовала у Надсона. Перечислим стихотворения, наиболее ему близкие: 'Не знаю отчего, но на груди природы…', 'На кладбище', 'Гаснет жизнь, разрушается заживо тело', 'Это было давно'. Последнее примыкает к такому наброску Надсона:
И последнее, вполне кафкианское дополнение. Я приехал в Израиль в 1971 г., когда существовала газета 'Наша страна', надо думать, не имевшая достаточно подготовленных в литературном отношении сотрудников. Однажды на ее страницах появилось стихотворение с предуведомлением, что поэт живет в Ленинграде и по понятным причинам не может покинуть СССР – он 'отказник'. К своему восторгу я увидел знакомые надсоновские строфы: 'Я рос тебе чужим, отверженный народ'. Понятно, что через несколько дней редакция принесла читателям извинения: ведь репатриироваться с 'литераторских мостков' Волкова кладбища невозможно. Насмешник и виновник небольшого скандала хорошо знал дело – фактура стиха свободно вписывалась в контекст начала 70-х, что не вызвало никакого подозрения редактора, а вдохновил озорника на сей фокус Владимир Владимирович Маяковский. Судите сами: один из персонажей 'Клопа' говорит: «…он – писатель. Чего писал – не знаю, а знаю только знаменитый! 'Вечорка' про него три раза писала: стихи, говорит, Апухтина за свои продал, а тот обиделся, опровержение написал. Дураки, говорит, вы, неверно всё, – это я у Надсона списал»32.
Попытавшись определить место Надсона в истории русской литературы, мы должны коснуться совершенно неожиданного вмешательства Льва Николаевича Толстого в посмертную судьбу поэта.
Эта печальная история началась в 1886 г., когда молодому поэту киевская газета 'Заря' предложила вести обзор современной литературы. Надсон работал в 'Заре' полгода: с мая по сентябрь, до того как резкое ухудшение здоровья не позволило ему продолжать трудиться. И надо же было тому случиться, что в одной из своих статей Надсон 'прошелся' по творчеству некоего графа Алексиса Жасминова. За таким претенциозным псевдонимом скрывался известный нововременский фельетонист Виктор Петрович Буренин (1841-1926). Начав с либеральных изданий, он затем сотрудничал в 'Колоколе' (анонимно), 'Искре', 'Зрителе' и других 'передовых' изданиях и постепенно оказался в черносотенном лагере. Замечу, что литературный талант Буренина признавали многие достойные писатели: Лесков, Некрасов, Достоевский, Толстой и др. Но уже в 1876 г. И.А. Гончаров писал о Буренине как о беспринципном цинике, пренебрегающем приличиями в печати, а Лесков в частном письме – как о человеке, который 'только и делает, что выискивает, чем бы человека обидеть, приписав ему что-нибудь пошлое и мало ему свойственное'33.
Очень метко 'припечатал' Буренина в эпиграмме Д.Д. Минаев:
И вот за разбор творчества такого человека взялся Надсон. Дело в том, что граф Жасминов, искренне или неискренне восхищаясь Толстым и ни в грош не ставя других писателей, утверждал, что после шедевров 'Льва нашей литературы' все прочие по сравнению с ним 'козлы, бараны и поросята (!!)'. Один из критиков заметил, что, посвятив несколько статей Толстому и отнюдь не разделяя его взглядов, Буренин 'развязно' использовал его в полемике; в 'Дневнике' Е.И. Раевской Толстому приписываются слова о Буренине: 'Он дерется мной'35. В хвалебной статье о Чехове Буренин не преминул 'посмеяться над мертвым Чеховым'36. Собственно, Надсон вступился за честь русской литературы, ибо к тому времени среди стада означенных выше 'животных' числились и Гончаров (кстати, Надсон считал его виртуозом стиля, что говорит о вкусе поэта, но любовь, как увидим ниже, не была взаимной), и Лесков, и Салтыков-Щедрин, и Гаршин – все высокоценимые самим Толстым, которому, естественно, такие уничижающие братьев по перу сравнения вряд ли приходили в голову. Надсон заметил, что графу Жасминову стоит в первую очередь обратить внимание на собственное творчество, вполне порнографическое и трафаретное: «порнография самого низкого качества бьет в глаза с каждой страницы этих 'реалистических повестей из действительной жизни'. 'Вздрагивающие бедра', 'обнаженные плечи', 'античные руки',
'неприкрытая грудь', 'падение' в начале рассказа, 'падение' в середине и 'падение' в конце… сцены в спальнях, будуарах, купальнях и иных местах, излюбленных порнографистами». При этом Надсон процитировал сетования Буренина по поводу отсутствия в современной литературе серьезных раздумий о правде и глубине37.
Вероятнее всего, не критика задела Буренина. Надсон несколько раз указал графу Жасминову на ошибки (один из его очерков так и называется 'Маленький урок по истории культуры г. Буренину') и на то, что он 'изобретает велосипед'. На жалобы Буренина, что рифмованный стих изжил себя и теперь можно писать лишь белым стихом, Надсон ответил блестящим переложением в рифмованных стихах бездарных виршей Буренина в балладе 'Олаф и Эстрильда'. Этого граф не вынес. Впрочем, он не вызвал поэта на дуэль, что было вполне в духе литературных нравов того (и более позднего) времени. Буренин предпочел клевету и, надо сказать, весьма в сем деле преуспел. Он поместил в 'Новом времени' несколько злобных статей, в которых касался не только творчества Надсона, что, конечно, вполне допустимо, но и его личной жизни. И
