Самое же удивительное следующее. В первых четырех томах полного (90-томного) собрания сочинений Л.Н. Толстого есть 'Словарь трудных для понимания слов' – вещь совершенно необходимая, ибо Толстой часто использовал не только вышедшие из употребления слова, но и массу заимствований из французского, немецкого и даже татарского языков. Затем, вероятно из цензурных соображений, редколлегии издания пришлось отказаться от 'Словаря'. Но в 'Словаре' к третьему и четвертому томам можно прочесть: 'Жид – вышедшее из употребления в русском языке около 1860-1870 гг. название еврея, до сих пор сохранившееся у всех славянских народов (польское – zyd, чешское – zid, сербское – жйд, украинское – жид)'65. Объяснение, надо сказать, не вполне вразумительно – особенно в отношении 60-70-х годов XIX в. Вспомним отказ от употребления слова 'жид' во времена Екатерины в официальных документах и жалобы Пушкина на цензуру, запрещающую его употреблять. Сама же дефиниция составителями 'Словаря' заимствована из 'Еврейской энциклопедии', выходившей в 1908-1912 гг. Толстому, как и корреспонденту Рабкину, стоило заглянуть в 'Толковый словарь живаго великорусского языка' Владимира Даля, где без ложного стыда все поставлено на место: 'Жид, жидовин, жидюк, жидюга… жидова…или жидовщина…жидовье ср. собир. скупой, скряга, корыстный скупой'. И далее примеры из 'живого' языка, ясно различающего разницу между оскорбительным и нейтральным словом: 'Еврей, не видал ли ты жида? Дразнят жидов. На всякого мирянина по семи жидовинов. Живи, что брат, а торгуйся, как жид. Жид крещеный, недруг примиренный, да волк кормленый. Родом дворянин, а делами жидовин. Мужик сделан, что овин, а сбойлив, что жидовин. Проводила мужа за овин да и прощай, жидовин! Не прикасайтесь, черти, к дворянам, а жиды к самарянам!' На этом куст не кончается: 'Жидомор…жидоморна… жидовская душа или корыстный купец. Жидовать, жидомордничатъ, жидоморить, жить и поступать жидомором, скряжничать; добывать копейку, вымогая, не доплачивая…
Жидюкать, -ся, ругать его жидом. Жидовство или жидовщина, жидовский закон, быт.
Жидовствовать, быть этого закона…'66 Столь явно нелицеприятное толкование опять возвращает нас к Толстому, точнее, к одной из последних бесед на интересующую нас тему, записанных доктором Маковицким. В Ясную Поляну в октябре 1910 г. приехала известная исследовательница сектантства Елизавета Владимировна Молостова (урожденная Бер, 1875-1936). По просьбе Льва Николаевича она перечислила названия ряда сект: хлысты, скопцы, субботники, жидовствующие – георы на Кавказе, именуемые в печати 'иудействующими'. Толстой удивился: «Почему 'иудействующие' вместо 'жидовствующие'? В прежнее время 'жид' указывало на национальность, а теперь стало ругательством»67. Конечно, Е.В. Молостова могла напомнить Толстому о законе Николая I, который предписывал называть субботников 'жидовствующими', дабы отвратить от них народ; вряд ли она не знала, что уже в 20-е годы XIX в. слову 'жид' придавали уничижительный смысл. Прежде чем продолжить рассказ о сектах, в частности субботниках, позволю себе короткое отступление.
Не все толстовцы имели 'маленький недостаток'. Один из самых преданных Толстому людей, будущий автор первой биографии писателя, его любимец Поша – Павел Иванович Бирюков (1860-1931), за участие в судьбе духоборов был выслан в 1897 г. (год переписи населения) в Курляндию, в городок Бауск. Здесь, по его подсчетам, проживало 6 тыс. душ, из коих 5 тыс. – евреи, остальные – латыши, литовцы, поляки, русские, немцы – одним словом, Вавилон. (Еврейская энциклопедия дает иные цифры на 1897 г.: всего 6544 жителей, из них евреев 2745). Для наблюдательного Бирюкова Бауск был неиссякаемым источником размышлений, в том числе о бессмысленной русификации края, о запрещении латышских изданий, вызывавшем ропот латышей, которые променяли 'культурных' немцев на русских 'варваров', и т. д. Но доминантный человеческий материал – еврей, почти вся торговля и ремесла находились в их руках. '…Мне, – писал Бирюков, – пришлось впервые столкнуться с этим особым, во многом несчастным, но способным, оригинальным и в общем симпатичным народом. Продолжительный многовековой экономический и политический гнет выработал в них особого рода робость, хитрость, а постоянная борьба с нуждою развила необыкновенную работоспособность, оборотливость и довольство малым, и все это растворенное в полной незлобливости и доброжелательстве (курсив мой. – С. Д.), если только в вас они увидят малейшую искру желания признать их право на существование. Я говорю именно о местном рабочем и промышленном еврейском населении'.
Бирюков увидел такую нищету, которой не мог вообразить. Вот лишь один из приведенных им примеров: два многочисленных еврейских семейства – жестянщика и портного – жили в одной комнате, несчастные спали по очереди: другая семья в это время работала! Потрясенный толстовец делает любопытный вывод: 'Я подумал: не в этом ли трудолюбии и довольстве малым лежит опасность равноправия евреев? И все это население – с минимумом потребностей, с необыкновенной производительностью – грамотно и по-своему культурно (курсив мой. – С. Д.).
Возможно, испытанное потрясение побудило Бирюкова познакомиться ближе с проблемами еврейства: из рук читающих евреев он получил журнал 'Восход' за несколько лет, из которого и усвоил азы древней еврейской философии – Гилеля, Маймонида, т. е. мистического и рационалистического течения в иудаизме. 'Я не берусь здесь решать еврейского вопроса. Он очень сложен, но я благодарен судьбе, давшей мне возможность более сознательно относиться к этим людям', – констатировал он в итоге68.
Итак, Толстой интересовался сектантством. После прочтения нескольких статей Ю.П.
Ювачева, опубликованных в 'Историческом вестнике' с января 1904 по январь 1906 г., между ним и доктором Маковицким состоялся следующий диалог:
«Л.Н.: Ювачев описывает 'субботников'. Русские люди переняли еврейскую веру:
Старый закон и Талмуд, обряды (на голову надевают рухопитель*), раввины, у них есть обрезание. Есть у вас, за границей, жидовствующие?
Я: Нет.69 – Удивительное это явление – искание правды – у русского народа. Метание в ту и другую сторону.
– Но Талмуда, кажется, у них нет.
– Есть и Талмуд. Сами не в состоянии самостоятельно…», – к сожалению, далее пропуск70. Что имел в виду Толстой, предположить трудно.
В один из периодов своего религиозного 'возрождения' Толстой ощутил потребность в изучении древнееврейского языка. Ему было важно знать, есть ли в Ветхом завете пророчества о Христе. Один из критиков обратил внимание на то, что за помощью Толстой обратился не к русским профессорам, прекрасно знавшим этот язык, а к раввину.
Впервые раввин Минор упомянут Толстым в письме Софье Андреевне от 5 октября 1882 г.: '…утром было интересное: приходил ко мне раввин Евр[ейский], очень умный человек'. О том же в письме В.И. Алексееву от 7 ноября: 'Все это время пристально занимался Еврейским языком и выучил его почти, читаю уже и понимаю.
Учит меня Раввин здешний – Минор, очень хороший и умный человек. Я очень много узнал благодаря этим занятиям'71.
Минор истолковывал эти так называемые пророчества, следуя еврейской традиции, отнюдь не апостольской, не христианской – воспринятой всеми церквами мира.
Толстого интересовало толкование Талмуда, в частности современных 'раввинистических, воинственно-антихристианских школ', затемнявших истинный смысл пророчеств о Мессии. Минор сообщал немецкому биографу писателя архимандриту Иоанну: 'Толстой схватывал необыкновенно быстро. Но он читал только то, что ему было нужно. То же, что его не интересовало, он проходил мимо. Мы начали первыми словами Библии и дошли с такого рода пропусками до Исайи. Здесь обучение прекратилось.
Предсказание о Мессии, в известных местах этого пророка, было для него достаточно'72. Минор несколько сгустил краски. Обратный перевод Евангелия с греческого на иврит подвигнул многих теологов совсем иначе взглянуть на проблему пророчеств. Сам Толстой высоко ценил наследие еврейских пророков73.
* Повязки, которые во время молитвы иудеи надевают на лоб.
