250 дней в царской ставке. Пг., 1920. С. 41).
И это при том, что у немцев не было авиации и танков, как во Вторую мировую войну!
Никаких котлов и окружений, кроме армии Самсонова. М.В. Алексеев планомерно отступал, избегая Седана. Но в плен сдавалось не меньше людей, чем при Сталине.
Детали? Пожалуйста. При сдаче Новогеоргиевской крепости в плену оказались 90 тыс. человек и 1500 орудий! (почти Харьковский котел). Из знаменитых сибирских полков треть 2 ноября 1914 г. добровольно сдалась в плен. По свидетельству Лемке, в плен сдавались не только группами, но и ротами, а то и частями. Девиз: 'Слава Богу, что попались в плен, теперь останемся живы' (Там же. С. 178).
Задолго до пресловутых 'власовцев' тысячи русских военнопленных служили в тыловых частях немцев и австрийцев, переодетые в их форму. М.К. Лемке сообщает и о методах борьбы с добровольной сдачей в плен, напоминающих иные времена. Во-первых, нечто вроде заградотрядов, т. е. бегущих или сдающихся в плен предлагалось расстреливать из пулеметов, во-вторых, предавать суду, не только во время войны, но и по ее окончании, в-третьих, сообщать на родину 'изменника' о его поступке и лишать семью попавшего в плен материальной помощи. Все рекомендации были максимально реализованы спустя 20 лет. Отсутствие патриотизма объясняли плохой пропагандой и агитацией. На фоне 4-5 млн. русских военнопленных времен Первой мировой войны несколько десятков тысяч евреев вряд ли составляли больший процент, чем пресловутая 5%-ная норма. Вместе с тем монархист Солженицын мог прочитать у штабс-капитана Лемке много интересного о царствующей династии, о неминуемой гибели империи, причастность к которой евреев равна нулю. Приведу, в частности, пересказ разговора М.К. Лемке с адъютантом начальника штаба генерала Алексеева С.М.
Крупиным, состоявшийся 14 октября 1915 г. До войны Крупин был чиновником и националистом, мало думавшим о том, каковы они – российские проблемы. На войне он ощутил всю глубину пропасти, отделяющей правительство от общества, и нежелание правительства в период великих испытаний обществу помочь. Момент упущен, считал Крупин, и кризис неминуем: '…правительство без созидающей власти, без творческой программы, но с большой злой волей: революция неизбежна, но она будет дика, стихийна, безуспешна, и мы снова будем жить по-свински' (Там же. С. 154). Нелишне отметить, что в плен русского человека толкал не столько страх, сколько социальное неравенство и безоружность перед лицом сильного врага.
Соотнесем этот вывод с уже цитированным фрагментом из поэмы С. Есенина 'Анна Снегина':
24 января И.С. Тургенев и историк литературы, критик, мемуарист П.В. Анненков (1812 / 1813-1887) были шокированы небывалой пышностью похорон Ф.М. Достоевского. Павел Васильевич писал 6(18) февраля 1881 г. Ивану Сергеевичу: «Как жаль, что Достоевский лично не мог видеть своих похорон, – успокоилась бы его любящая и завидующая душа, христианское и злое сердце. Никому таких уже похорон не будет. Он единственный, которого так отдают гробу, да и прежде только патриарх Никон, да митрополит Филарет Дроздов получили нечто подобное его отпеванию. Радуйся, милая тень.
Добилась ты того, что причислили тебя к лику твоих предшественников святого, византийского пошиба. Может быть, скоро и мощи твои явятся и мои дети услышат еще: 'Преподобный Феодоре, моли Бога о нас'» (Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем. Л., 1968. Т. ХIII-2. С. 305. Примеч.).
В свою очередь, И.С. Тургенев писал П.В. Анненкову 25 сентября (7 октября) 1882 г.: 'Хороша также (только растянута статья Михайловского о Достоевском)*.
Напрасно он только не указал на схожее явление во французской литературе, а именно на пресловутого маркиза де Сада, который, кроме своей 'Justine', написал еще 'Tourments et supplices'; в этой книге он с судорогами сладострастья настаивает на удовольствии наносить раны, страдания, муки и т. п. Только ему епископы не пели панихид – как наши иереи нашему де Саду' (Там же. С. 51).
Убийство Александра II вызвало в высших сферах, точнее, в их противоборствующих лагерях неоднозначную реакцию: радикалы требовали немедленных реформ и были готовы продолжать террористическую деятельность. Правый лагерь 'вооружался' концепцией позднего славянофила К.Н. Леонтьева (1831-1891), согласно которой следовало 'подморозить страну': не гнушаться репрессий и сместить Победоносцева.
* Статья публициста и критика Н.К. Михайловского (1842-1904) называлась 'Жестокий талант'. – Примеч. ред.
Центристы примкнули к группе бывших приближенных убитого императора: П.А. Валуев, А.А. Абаза, М.Т. Лорис-Меликов и т. д. Так называемая творческая интеллигенция пряталась по углам, за исключением малочисленных дон-кихотов. К ним принадлежал Леонид Александрович Полонский, опубликовавший блестящую статью в 'Стране' (1881. № 27). Полонский писал: 'Нет иного выхода, как уменьшить ответственность главы государства и тем самым и опасность, лично ему угрожающую. Надо устроить, в правильном общественно-государственном порядке, громоотвод для личности главы государства. Надо, чтоб основные черты внутренних политических мер внушались представителями русской земли, а потому и лежали на их ответственности'. Иными словами, Полонский ратовал за конституционное правление. К каким результатам это привело, известно. П. В. Анненков написал Тургеневу: '…на нашей почве политическая жизнь сводится на динамит, порох, кинжал и револьвер. Ответом на них будут, разумеется, виселицы, новые убийства, новые виселицы и так в бесконечность. Нельзя думать [что] масса трупов непременно даст благоухание свободы, порядка и развития, да и нельзя себе представить, чтобы такое можно было бы получить при подобных нравах и мерах. Ведь каждое дело имеет свою болячку, свою темную сторону, а если для устранения их потребуется опять новая бомба, то какой же выход? Какая история, какой конец, какая будущность у несчастной земли нашей?' (Там же. Т. ХIII-1. С. 440-441. Примеч.). Это написано в ответ на письмо Тургенева, в котором он иронизировал по поводу великодушия нигилистов, давших правительству несколько недель на раздумья относительно реформ: 'Зато потом!' (Там же. С. 73).
Интересно, что наступающую реакцию современник Пушкина Анненков желал встретить во всеоружии, а именно: сжечь свои 'резкие' письма. Он просил Тургенева вернуть ему его неосторожные и теперь опасные листки! О, Русь! Ты – неизменна. Вплоть до обращения к национальному божеству: 'Ну, Русский Бог, выходи! Теперь твое дело – не приложишь рук, мы пропали' (Там же).
Сторонники крайних революционных идей (и мер) отличались невероятной узостью мировоззрения. Трагедия заключалась в том, что заблуждались они вполне искренне.
Писатель Н.Н. Брешко-Брешковский (1874-1943), вспоминая о своей матери – 'бабушке русской революции', – привел следующий факт. Мать он впервые увидел в возрасте 23 лет, – пока рос, она скиталась по тюрьмам и ссылкам, и его воспитывали бездетный брат матери В.К. Вериго и его жена В.А. Адамович-Адассовская. Надо ли говорить, что Николай Николаевич воспринял совсем другое направление мыслей, чем его мать. По коронационному манифесту 1897 г. Екатерина Константиновна наконец вернулась
