из Сибири и встретилась со своей семьей. Вся родня приехала посмотреть на 'живую историю'. В сочельник в составе 22 человек уселись за стол. Почему-то зашел разговор об императоре Александре II. И сын высказал правду-матку: было чудовищно и нелепо убивать монарха, давшего такие свободы и проведшего такие реформы… «Вспыхнув, резко встав из-за стола, 'тетя Катя' (так называл мать сын.
– С. Д.) бросила: 'За это тебе следовало бы дать пощечину!' И также резко ушла в свою комнату» (Брешко-Брешковский Н.Н. Воспоминания сына // Иллюстрированная Россия. Париж, 1934. № 39. С. 8). А далее сын сетует по поводу удивительной неблагодарности 'тети Кати'. Получив, надо думать, от Мирового кагала в 1917 г. 2 млн. долларов на 'углубление' революции, она отказала в помощи родственникам, которые долгие годы поддерживали ссыльную всевозможными средствами. Из партийной кассы – для себя или своих знакомых – ничего. Стоит добавить, что Н.Н. Брешко-Брешковский стал антисемитом, писал жуткие романы о происках кагала, а под конец жизни сотрудничал с наци… (Любимов Л. На чужбине. М., 1963. С. 335).
Будет несправедливо весь лагерь обвинять в близорукости. Приведу пример глубокого понимания создавшегося положения. Я уже ссылался на воспоминания народоволки В.Н. Фигнер, члена Исполнительного комитета 'Народной воли' (с 1879 г.), проведшей 20 лет в одиночной камере Шлиссельбургской крепости. Она вынесла суровый приговор всем: правительству и революционерам, правым и левым, центристам, активным и пассивным, наконец – инертной толпе. Можно сказать, что это приговор всеобщему растлению: '…1 марта не привело к практическим результатам в смысле экономического и политического переустройства России, но это вполне справедливо. Но, не будучи в состоянии совершить это переустройство силами революционными, партия никогда не рассматривала верховной власти в современной ее организации силой, способной искренне взять на себя почин в этом деле; правда она [партия] ждала уступок, послаблений, прекращения реакции, доли свободы, которая сделала бы существование сносным и мирную деятельность возможной; в этом она ошиблась что было весьма печально и худо, но худо не для одной революционной партии, а и для народа, и для общества, для имущих классов и для бюрократии, для всего государства и для главы его; худо потому, что влекло в будущем новые катастрофы, новые политические и социальные смуты. Едва ли в то время в России находилось много людей, которые верили в будущее мирное преуспевание своего отечества и спокойное житье своего монарха, а если нет этой веры… то будущее должно являться сумрачным и тревожным. В свое время это будущее должно было сказать свое слово'.
Если оборвать цитату на этом месте, то это будет лишь половина нарисованной Фигнер картины. К сожалению, действительность была хуже, и Вера Николаевна указывает на язву, разъевшую государство: «…необходимо сказать еще несколько слов о той деморализации, которая вносилась в общество приемами борьбы правительства с революционной партией. Как всякая борьба, стоявшая не на почве идей, а на почве силы, она сопровождалась насилием. А насилие, совершается ли оно над мыслью, над действием или над человеческой жизнью, никогда не способствует смягчению нравов. Оно вызывает ожесточение, развивает зверские инстинкты, возбуждает дурные порывы и побуждает к вероломству. Гуманность и великодушие, что называется, врукопашную, конкурировали в развращении окружающей среды. С одной стороны, партия провозглашала, что все средства хороши в борьбе с противником, что здесь цель оправдывает средства; вместе с тем она создавала культ динамита и револьвера и ореол террориста; убийство и эшафот приобретали пленительную силу над умами молодежи, и чем она была слабее нервами, а окружающая жизнь тяжелее, тем больше революционный террор приводил ее в экзальтацию: когда жить приходится мало, так что результаты идейной работы могут быть еще не заметны, у деятеля является желание видеть какое-нибудь конкретное, осязательное проявление своей воли, своих сил; таким проявлением тогда мог быть только террористический акт с насилием. Общество, не видя исхода из существующего положения, частью сочувствовало насилиям партии, частью смотрело на них как на неизбежное зло, но и в этом случае аплодировало отваге или искусству борца, а повторение событий вводило их в норму… Таким образом общество, если общество грубело, привыкая к насилиям… то оно видело вместе с тем если не в целом, то в отдельных представителях ее (партии. – С. Д.) образцы самопожертвования, героизма, людей с недюжинными гражданскими добродетелями.
Наряду с партией, но в более грандиозных размерах практиковалось насилие правительства: сковывалась мысль, запрещалось слово, отнималась свобода и жизнь; административная ссылка была обычным явлением, тюрьмы были переполнены; казни считались десятками…в тюрьмах практиковалось унизительное обращение…
Ожесточались исполнители, озлоблялись потерпевшие, их родные, друзья и знакомые; общество привыкло к унижению человеческого достоинства; зрелище казней возбуждало кровожадность толпы. Возмездие 'око за око, зуб за зуб' делалось девизом для всех. Для предотвращения государственных опасностей была нужна тайная полиция, правительственное золото создавало толпу шпионов; они вербовались во всех слоях населения, между ними были генералы и баронессы, офицеры и адвокаты, журналисты и врачи, студенты и студентки, увы, были даже гимназистки, девочки 14 лет. Известно, что нет страсти более сильной и ведущей к более низким преступлениям, чем страсть к золоту… Наше правительство широко пользовалось корыстолюбием и алчностью человеческого рода и извлекало… пользу из могущества золота. 'Черная книга' русской монархии… навсегда останется грязным пятном нравов того времени. Молодые женщины употребляли чары красоты и молодости для вовлечения и предательства; шпионы являлись инициаторами, организаторами и двигателями революционного дела; Рачковский в Петербурге, Рейнштейн в Москве, Забрамский в Киеве – вот герои правительственного лагеря, блиставшие на тогдашнем горизонте. Удачный донос, вероломнейшее предательство, ловкий подвох при следствии как средство вырвать признание, создание ценой благосостояния десятков лиц грандиозного процесса путем искусственных натяжек – вот что давало денежную премию или повышение по службе. К этому присоединялось вовлечение слабых в отступничество. Отмена наказания, забвение прошлого, деньги и свобода – все служило средствами обольщения… Этим наносился нам, революционерам, глубочайший удар, колебал веру в людей. Не так больно было потерять свободу, как бывшего товарища, ради которого вы были готовы рисковать собой, которому вы доверяли, которого вы оберегали и которому оказывали всевозможные братские услуги, увидать рядом с жандармом, чтобы задержать вас, и услышать циничные слова: 'Что, не ожидали?'» (Фигнер В. Запечатленный труд. М., 1964. Т. 1. С. 284-287).
Приблизительно те же мысли обуревали и представителей крупной бюрократии, той ее части, которая не давала волю чувствам. Александра Викторовна Богданович, жена генерала Е.В. Богдановича, члена Совета министра внутренних дел и автора многочисленных церковно-патриотических брошюр, на протяжении трех царствований вела дневник. Сразу после убийства императора, 1 марта 1881 г., она записала в дневнике: 'Теперь общество разделилось на два лагеря: одни говорят, что только репрессивные меры приведут дело в порядок… другие же того мнения, что теперь вернуть порядок, бывший при Шувалове, немыслимо, что это приведет к погибели России, что нужно созвать народных представителей, что нужны строгие, но разумные меры… что нужно реорганизовать полицию и проч., но что все это должно быть сделано по-старому, а не по-новому по образцу Франции. Этих (т. е. тех, кто придерживается последней точки зрения. – С. Д.) гораздо больше'. Спустя 28 лет, 13 апреля 1909 г., умная женщина запишет: 'Говорили о настоящем положении России. Я высказала, что жалею, что при начале царствования Александра III Победоносцев помешал дать конституцию, что теперь было бы спокойнее…' (Богданович A.В. Три последних самодержца. М; Л., 1924. С. 49, 462). Увы, слепые не прозрели…
Важно отметить, что народовольцы, по словам Фигнер, хотели мирной работы, но им в этом отказали. И весь этот добротный человеческий материал был безрассудно растрачен и не востребован правительством для созидательной деятельности.
Конечно, не обошлось без исключений. Например, народоволец террорист Дмитрий Александрович Клеменц (1848-1914) стал директором Императорского Этнографического музея. В противовес ему был казнен Александр Ульянов по весьма спорным юридическим нормам. А. Ульянов подавал большие надежды как физиолог, но заступничество Д. И. Менделеева ему не помогло. Талантливые члены дружной семьи стали на путь террора, причем самого худшего, массового. В свое время я писал о позорном приговоре Чернышевскому, чей мощный интеллект правительство могло использовать на благо государству. Увы… Впрочем, все это было отмечено еще современниками. 25 января Сара Бернар (Во время гастролей) Боборыкин Пьер несется Легче ветра или пара И в восторге восклицает:
