человеческий, что Ты посещаешь его?' – Пс. 8: 5) и ' ' – 'помазанник' = 'спаситель' ('погибнет – - помазанник' – Дан. 9: 26) на 'новозаветные' с определениями евангельского толка.
Поэтому, с одной стороны, Ветхий Завет давал многочисленные 'доказательства' истинности Нового Завета, ибо в 'Пятикнижии' (), Пророках' () и 'Писаниях' () многочисленные употребления понятий 'сын человеческий' и 'спаситель' позволяли христианским идеологам утверждать 'изначальность' евангельского образа: 'июдђ и иже так мняше кривђ). Постыдитес и вы и бляди и погибели своея. бохмиту вђрующе, моиси оубо ясна тр[ое]цю гл[агол]ие, створи Б-г Адама по образу Б-[ж]ью… виж же яко тр[ои]ца преже бяшеть… многа гл[аголе]хъ вамъ. и не могосте постигнута… слыши же оубо яко искони бђ о[те]ць и с[ы]нъ и д[у]хъ зижали тварь'24, а с другой – отказ 'окаянных' принять христианство трактовался как 'смертный грех',наказанием за который и стало 'отверженье жидовьстђ': 'Словесемь г[осподн]имъ н[е]б[е]са оутвердиша. и д[у]х[о]мъ оустъ его вся сила ихъ, вiжъ ты жидовине, как тi оуказываеть б[о]ж[ес]тв[е]ный д [а]в[и]дъ… Мы же оубо яснее васъ проповђдаемь, яко въ трехъ собствђхъ инъ едино Б[о]жьство…'25.
Сосуществование разносмысловых ожиданий 'пришествия Спасителя' у иудеев и христиан не могло не привести к противопоставлению иудейского 'Машияха' христианскому 'Мессии'. Апокалиптический образ 'лжепророка', гибнущего вместе со 'зверем багряным', со временем превратился в образ Антихриста.
Дуалистичная идея 'Христос – Антихрист', как вечное противостояние Добра и Зла, так или иначе способствовала тому, что истинному (естественно, христианскому) Спасителю был противопоставлен в раннехристианской учительной литературе 'лжепророк' – иудейский Машиях: 'якоже и мы по Даниловоу речению единого того же Сп[а]са, приходяща на?блацђхъ, а пьрвое пришьдъ яко роса на роуно, и въсели ся въ дђвичю оутробоу. и роди ся и нарече имя емоу I[ису]съ Сп[а]съ. вы же Жидовине то пьрвохотящемоу ся родити. како емоу имя наречете, ономоу же не гл[агол]щю. азъ же рђхъ. а я вы повђдђ). егоже вы чаете, Машика имя емоу, гл[агол]емый антихрьстъ, и родити ся емоу?[т] жены блоудница и нечисты, и тъ боудеть храмина сотоиђ. и родити ся в Каяьрнаоумђ. и того чаемого ими Машиаака гл[агол]емаго антихрьста поставять его съ три м[е]с[я]цђ. и вънидеть въ нь сотона. и начнеть люди моучити. и избьеть многы вероующая в с[вя]тоую троицю…'26. Подобная противопоставленность христианского Спасителя – иудейскому 'антихристу', впервые зафиксированная в 'Изборнике XIII в., определила, в конечном счете, противопоставленность 'бывшего' избранного Богом народа – 'Из[раи]лъ же мене не позна' – истинно верующим в Него ('а мы далече его боудоуче познали'). Поэтому логическим выводом такого противопоставления не мог не стать обвинительный акт: 'рекше языци и врази его полижють пьрсть. врази его соуть Жидове'27.
Дальнейшая история русской литературы была тесно связана с ранними антииудейскими памятниками древней письменности, ибо именно они послужили основой борьбы с 'жидовствующими' и дали примеры для идеологических схваток раскола с приверженцами церковных реформ28.
В ходе исторического развития центр русской государственности переместился из Киева в Москву. Возвышение новой 'матери' русских городов требовало, в свою очередь, идеологического обоснования.
Известная формула 'Москва – третий Рим', упоминаемая в письмах старца псковского Спасо-Елеазарова монастыря Филофея к великому князю Василию III (XV в.), оказывалась недостаточной; надо было доказать родственность православной Москвы 'избранному народу' и утвердить переход благословения Божьего на русский народ.
Эту, скажем, весьма нелегкую задачу разрешили в России не без помощи просвещенных и прошедших школу иезуитских колледжей малороссийских выходцев, которые и создали новый миф, строившийся на представлении, что 'Мосох, или Мезех, шестой сын Иафетов, внук Ноев, есть отец и прародитель всех народов Московских, Российских, Польских, Волынских, Чешских, Мазовецких, Болгарских, Сербских, Карватских, и всех, елико есть Словенский язык, что у Моисея Мосох, Московских народов праотец, знаменуется (т.е. упоминается. – С.Д.) и у Иосифа Флавия в Древностях, что ни от реки, ни от града Москвы Москва именование получила, но река и град от народа Московского имя восприяли, что имя сие Мосох… все древние историки Еврейские, Халдейские, Греческие и Латинские и новейшие Мосоха, Москвы праотца и областей того имени, во многих местах непрестанно и явно понимают, что третий брат Леха и Чеха, Русь истинный наследник Мосохов от Иафета…'29.
Автором этого мифа XVI в. был Матвей Стрыйковский. Затем в XVII в. воспитанник Киевской духовной академии дьякон Холопьего монастыря на Мологе Тимофей Каменевич-Рвовский дополнил 'историю': 'Прииде же Мосох Иафетович, шестой сын Иафетов, господарь наш и князь первый, в страну Скифскую великую и Землю нашу сию, так предъименуемую, на места селения сего Московского, на ней же земле мы ныне жительствуем… Сию же реку тогда сущую безъимениту бывшую от исперва, он Мосох князь по пришествии своем и поселении прекрасном и излюбленном преименовал ю Мосох князь по имени своему, самого себя и жены своея княгини прекрасные и предлюбезные, нарицаемые Квы. И тако по сложению общекупному имен их, князя нашего Моса и княгини его Квы красная преднаречеся… Сей же Мосох князь Московский бысть и началородный нам и первый отец не токмо же Скифо-Москво-Славено-Российским людям, но и всем нашим своеродным государствам премногим…'30. Здесь же Тимофей утверждал, что и вторую реку, Яузу, Мосох назвал по именам своих детей – сына Я и дочери Вузы.
Многочисленные легенды о происхождении Москвы от сына Яфета Мосоха были собраны автором 'Синопсиса' Иннокентием Гизелем в 1674 г. в первой учебной книге по истории, выдержавшей благодаря своей популярности до середины XIX в. около тридцати изданий. Впрочем, и в других дореволюционных изданиях по истории Москвы встречаются ссылки на 'родословную' Москвы и Московского 'народа' от еврейских праотцев.
Одним из самых интересных религиозно-культовых движений в средневековой России была 'ересь жидовствующих', первые представители которой прибыли на Русь в свите литовского князя Михаила Олельковича и полностью 'растворились' в русской среде. К 'жидовствующим', несомненно, примыкала интеллектуальная элита того времени. В Москве ее вождем был выдающийся дипломат, посетивший Западную Европу, и писатель (вероятный автор известной 'Повести о Дракуле, воеводе волошском'), дьяк Федор Васильевич Курицын. Сам дьяк умер накануне жестоких репрессий (видимо, около 1500 г.), а его брат, тоже дьяк, Иван Васильевич Курицын-Волк в 1503 г. был сожжен с другими еретиками31.
Движение жидовствующих было жестоко подавлено и вряд ли можно усомниться в том, что жестокость Дракулы, подчеркнутая автором повести о воеводе волошском и сделавшая его имя нарицательным, была навеяна реальными образами той варварской поры. Однако, несмотря на все гонения, ересь жидовствующих не исчезла: спустя почти три столетия она была обнаружена в Воронежской, Тамбовской, Орловской, Курской и других губерниях Центральной России.
Более того, жидовствующие начала XIX в. настаивали на преемственной связи с жидовствующими эпохи Ивана III (что и отмечали исследователи ереси). Так, Н.Н. Голицын считал ересь отголоском далеких времен Схарии, 'предания о котором таились где-нибудь в народе'32.
Борьба с 'жидовствующими' прежде всего нашла свое отражение в запретах на 'неполезные' книги, среди которых оказались многие памятники древнерусской письменности XIII-XIV вв. Не случайно Иван Грозный в своем послании Стоглавому собору призывал защищать от 'душегубительный волк и от всяких козней вражеских' чистоту христианского учения, требуя соборных решений против чтения и распространения 'богомерзких', 'еретических' и 'отреченных' книг33.
Эту 'охранительную' функцию призвано было осуществить и грандиозное мероприятие, начатое новгородским архиепископом Макарием еще в конце 20-х годов XVI в, – составление 'Великих Миней Четиих'. Почти одновременна с трудом Макария возникают и так называемый 'Лицевой свод', включивший в свой состав 'Иудейскую войну' Иосифа Флавия, и 'Хронографическую Толковую Палею', в составе которой оказалась одна из редакций 'Соломона и Китовраса'.
Можно констатировать, что из древнерусской антииудейской литературы в различные сборники и хронографы XVI-XVII вв. были включены те писания, которые впоследствии не раз использовались против 'жидовствующих', а затем перетолковывались в антимасонской и антисемитской литературе.
Следовательно, так называемый 'евангельский' антисемитизм (имеется в виду религиозное 'отвержение жидовьстђ') в условиях ожесточенной борьбы русского православия с ересью жидовствующих оказался той питательной средой, внутри которой мог возникнуть 'идеологический антисемитизм', вызванный появлением инородцев в политической жизни общества34. Более того, наличие в русской средневековой письменности образцов анитииудейской полемики во многом способствовало 'преемственности' идей об 'отверженном Богом народе', которые всегда находили себе применение в эпохи революционных реформ и
