Реанимация антимасонских и антисемитских (по советской терминологии, антисионистских и антииудейских) идей в 'позорное двадцатилетие' (1964-1984) была важнейшей исторической почвой для возникновения русского фашизма нацистского образца19. Воодушевленное наступление патриотов и борцов с 'тайными заговорами' шло широким фронтом, захватывая даже союзные республики20. Но приоритет, конечно, оставался за 'старшим братом', а его авангардом в последнее десятилетие (1979-1989) по праву считаются беллетрист В. Пикуль и публицист академик И. Шафаревич. В этом соединении имен поверхностного, но хорошо владевшего 'быстрым сюжетом', пригретого властями мастера авантюрного романа, и профессионального математика с диссидентским прошлым и с дилетантскими амбициями, кажется, можно увидеть доведенный до кондиции миф о 'всемирном еврейском заговоре', энтропия которого определила бесплодие и бессмысленность 'откровений', базирующихся на 'православном' атеизме, 'интернациональном' шовинизме и 'монархическом' плюрализме.
ХРОНИЧЕСКИЙ ТОТАЛИТАРИЗМ
Творчество B.C. Пикуля (1928-1990) – вариант писаний Н.Н. Брешко-Брешковского, с той только разницей, что воспитанник советского флота был воинственным атеистом, и поэтому откровенно шовинистическо-антисемитский характер его взглядов оказался дополненным антирелигиозной стихией. Замечателен тут традиционный со времен Н. Данилевского и Вс. Крестовского ряд военно-исторпческих произведений В. Пикуля. Доминирующая у автора антигерманская тема – следствие личного участия Пикуля во второй мировой войне – позволила ему 'пересмотреть' прогерманские позиции эмигрантских антисемитов: 'Баязет' (1961) – об англо-франко-немецком сговоре против России в войне 1877-1878 гг. на Балканах, 'Пером и шпагой' (1970) – роман, направленный против Фридриха Великого, 'Слово и дело' (1974-1975) – о 'жидо-немецком' засилии во времена Анны Иоанновны, 'Битва железных канцлеров' (1977) – против Бисмарка, создателя прусско-немецкой военной машины. Два романа явились творческой подготовкой к 'сатанинской теме' еврейского участия в русской истории. Сперва Пикуль опубликовал роман 'Из тупика' (1968), рассказывавший о революционных событиях в Мурманске, а затем появился 'Моонзунд' (1973), повествовавший о первой мировой войне в Прибалтике.
Наконец, в 1979 г. В. Пикуль стал 'суперстаром' у 'патриотов': в журнале 'Наш современник' появился роман 'У последней черты', тут же ставший антисионистским бестселлером.
Воспитанный в несокрушимой советско-сталинской догматике, писатель решил вооружить читателя 'надежной методологией в исследовании и познании' вслед за В.И. Лениным, положив в основу романа 'подлинные материалы' и проверив сомнительные коллизии по 'последним работам советских, историков' (4, 19).
Надежность в 'исследовании и познании' была окрашена в идеологические тона 'большевизма': 'разложение', 'придворная камарилья', 'гнилость', 'гнусность царской шайки', 'зверства этих погромщиков'. Не подумайте, что слово 'погромщики' относится к том, кто устраивал еврейские погромы. Нет, это слово употреблено в прямо противоположном смысле: 'погромщиками' у Пикуля называются евреи и предатели, подстроившие 'распутинщину', войну и… революцию.
Сохранив 'имена в исторической достоверности' и подтвердив, что вымышленных 'героев и событий в произведении нет', В. Пикуль под 'подлинными материалами' и под 'проверкой' источников и фактов по 'последним работам советских историков' также подразумевает не столько научный аспект, сколько субъективный отбор тех материалов и тех 'проверок', которые были необходимы автору хроники для заранее поставленной цели. Ее упоминание задано через образ Блока: 'Столичные барышни вряд ли узнали бы теперь в этом солдате своего кумира. Нет, уже не стихи о Прекрасной Даме замышлял он на распутье ветров… Теперь в нем – человеке зрелом – зарождалась книга о последних днях царской империи.
Да, скифы мы, да, азиаты мы
С раскосыми и жадными очами…
…А на углу… мальчишки-газетчики звонко расторговывали народные лубки – последний шедевр подпольной литературы…' (4,22).
История 'распутинщины' представлена в дуализме названных 'реакционных' событий и характеров ('помазанники божии', министры, убийства, подкупы, предательства, разврат и т.д.) и неназванных 'революционных': 'Наверное, автору могут поставить в упрек, что, описывая работу царского министерства внутренних дел и департамента полиции, он не отразил в романе их жестокой борьбы с революционным движением… Так и есть. Автор не возражает. Но он писал о негативной стороне революционной эпохи… Автор сознательно не желал умещать под одним названием две разновеликие темы – процесс нарастания революции и процесс усиления распутинщины…' (7, 126-127), Вместе с тем дуализм 'черного (рассказанного) и белого (нерассказанного)' – только 'паранджа', скрывающая другую антиномию: русское (нормальное) – антирусское (ненормальное). 'Помазанники божии' деградировали уже настолько, что ненормальное присутствие Распутина… расценивали как нормальное… Автор, наверное, не совсем понимает причины возвышения Распутина еще и потому, что старается рассуждать здраво. Чтобы понять эти причины, очевидно, надо быть ненормальным' (7, 127).
Поневоле вспоминаются 'Протоколы Сионских мудрецов': в них 'заговорщики' (т.е. евреи) нормальными считали себя, а ненормальными -'гоев', для которых 'создали безумную… литературу… (254)…могли привести к такому безумному ослеплению…' (257). Как писал С.А. Нилус, страшно 'смотреть на современных людей, запутавшихся в противоречиях, на охватившее их безумие… внутреннее состояние дезорганизации…' (290).
Естественно, что 'черному' (разложение самодержавия, придворная камарилья, продажность чиновников, безответственность политиков и т.д., с одной стороны, и оккультизм и шарлатанство, разврат, сребролюбие, словоблудие и т.д. – с другой) требовалось противопоставление 'белого'. Но при отказе от изображения 'прогрессивных сил' революции писатель, пытавшийся 'рассуждать здраво', вынужден был в качестве 'белого' использовать… 'черное', но с 'противоположным знаком' (верноподданность, шовинизм, охранительность, тоталитаризм и т.д.). Вот каким образом действительно черному характеру 'царской шайки' в романе-хронике был противопоставлен 'черный цвет' мнимого с примесью 'народолюбия' И 'добронравия': 'Революция всколыхнула в народе не только благо 207 родные силы… но и подняла на поверхность жизни немало мути, лежавшей на дне нашей трудной и глубокой истории' (4, 59). И хотя в этой 'мути' родилась 'черная сотня', для автора единомышленники Пуришкевича и Дубровина были 'белыми': 'Не надо думать, что черносотенцы – сплошь гужбанье с узенькими лбами, в поддевках и передниках, которые с железным ломом в руках дежурят в подворотнях, выжидая появления студента, чтобы с хряском проломить ему череп. Хотя такие… на Руси тоже водились, но они были лишь исполнителями чужой воли. Во главе же 'Союза русского народа' стояли реакционные врачи, литераторы, генералы, адвокаты, педагоги, промышленники – люди вполне грамотные' (4, 60). Не будем придираться к словам. Новаторство Пикуля было в другом. Зная о Нюрнбергском процессе, вынесшем суровый приговор врачу (Зейсс-Инкварту), литератору (д-ру Геббельсу), генералу (Иодлю), адвокату (Фриче), педагогу (Розенбергу), промышленнику (Круппу) и о суде над 'исполнителями чужой воли' всяких там Герингов, Олендорфов, Гессов и др., он акцентировал логическое ударение не на социальном составе 'Союза', а на важной для него отличительной черте тех, кто 'во главе'. Не 'образованные', не 'самостоятельно мыслящие', не 'интеллигентные', а именно 'люди вполне грамотные'. Пикулю не надо было пояснять, в 'чем грамотные': все повествование и все характеристики 'грамотных людей' доказывали, что это относилось только к их пониманию 'корня наших бед'. Для советского писателя 'периода застоя' пружина русской истории была заведена 'международным сионизмом' – 'талмудическим Израилем' по С.А. Нилусу: 'В этом же году (1895. – С.Д.) департамент полиции подшил к делу первое пророчество, которое неведомо откуда стало распространяться в придворных кругах: В начале царствования будут несчастия и беды народные, будет война неудачная, настанет смута великая, отец поднимется на сына, брат на брата, но вторая половина царствования будет светлая, а жизнь государя долговременная.
Согласно преданиям, это пророчество исходило из глухой Саровской обители. Автором его был
