Гарнизон крепости, прозванной 'Обломовка', мало чем отличающийся от инвалидной команды капитана Миронова, пребывал в состоянии крайне беззаботного, 'обломовского' сна (Ребус. 1882. № 40. Ч. 2. С. 432- 433). Время от времени отражались вылазки горцев, кончавшиеся резней. Иногда, для развлечения, усмиряли 'мирных' горцев: 'Зорили целые аулы… Захватывали у них скот' (Ребус. 1882. № 45. С. 472). И для чего? 'Мы 'великие россияне'… пойдем прививать… владычество взятки на вершины Кавказа. Мы развратим нашим хапаньем этих мирных горных детей, которые живут теперь так патриархально и не ведают, что значит подкуп. И мне опять представился 'баталык'. Груды тел в мирной Божьей церкви!.. Кровь!.. Разбитый иконостас… И обезображенное лицо Того, кто выгнал из храма продажных торговцев, осквернивших Его своей торговлей!.. Какой страшной, дорогой ценой покупается это отвратительное право хищенья, разврата, грабежа!' (Ребус. 1882. № 45. С. 471). Олинскому приходилось участвовать в набегах и 'с ужасом видеть, как мои товарищи рубили без пощады горцев, отбивали у них баранов и лошадей. Это мало. Они начали грабить'. Герой пытался прекратить грабеж, но получал глубокомысленный ответ: 'Как же его не зорить… Его не зорить, он тебя зорить будет' (Ребус. 1882. № 49. С. 508). Этот диалог сродни диалогу миссионера и готтентота, пытающихся объяснить друг другу, что грабеж – это плохо, 'когда у меня угоняют скот и жен', а 'когда угоняю я' – это хорошо.
Пребывание героя на Кавказе прерывается началом Восточной (Крымской) войны, Олинского перебрасывают в Севастополь. Резюме, сделанное Владимиром, любопытно с психологической точки зрения: Кавказская война – не война, поскольку теперь Россия попала в положение горцев перед сильнейшим неприятелем: 'Кавказская война. Разве можно считать ее войной? Перед той, настоящей, европейской войной, которая стоит на пороге и грозит нашей России? Здесь наша, так сказать, домашняя война, здесь мы добиваемся у маленьких народцев необходимого куска, а там сильный, великий неприятель поднялся на нас и грозит России' (Ребус. 1882. № 50. С. 519).
Не забывает Вагнер и евреев. На последних страницах второй главы возникает новый персонаж – Серафима Львовна. Она, говоря современным языком, – экстрасенс. К тому же эта пророчица помешана на ненависти к евреям. Правда, ненависть ее земная, прозаическая: евреи помешали какой-то ее интрижке и попутно содрали изрядный куш (Ребус. 1883. № 4. С. 38). Новейшая Дебора предсказывает поражение России, освобождение крестьян и будущую кровавую революцию: 'Освободите крестьян… Они сами себя съедят… Сперва съедят нас, помещиков, затем начнут поедать друг друга. Туча, кровавая туча висит над Россией и творит в ней страшное, темное дело… И нам нет выхода… нет!' (Ребус. 1883. № 5. С. 51). Серафима Львовна утверждает, что Россия – 'Бедная и великодушная страна! Она должна перенести долгое и кровавое испытание, прекрасную страницу народной мартирологии (Ребус. 1883. № 5. С. 30). Она же утверждает, что Восточная война началась не случайно. Цель войны (настоящей или будущей) повалить 'тяготеющий над царствами кумир' и сбросить его в бездну. Евреи, по ее словам, 'альфа и омега всего света', единственная нация, которой принадлежит будущее, ибо они знают, 'куда идут и зачем'. (Владимир Павлович при этих словах вспоминает, что нечто подобное он однажды уже слышал.) Евреи вездесущи – у них имеются агенты повсюду: 'Они невидимо держат в руках судьбы всего мира'. Они устраивают европейские войны, ибо на этих войнах обогащаются. Не пройдет и полувека, как все коммерческие операции перейдут к ним. В их руках будет и литература, и наука, и искусство. 'Все говорят: это 'угнетенный народ'… Вздор! Иллюзия! Не они у нас, а мы у них в руках! И будем окончательно в их руках, когда они размножатся' (Ребус. 1883. № 7, С. 70-71). Заканчивается вторая часть мистическим сном Одинокого, в котором он якобы присутствует на траурном пире, то сокращавшемся до разряда вечеринки, то принимавшем грандиозные размеры. Он видел государя (Николая I), Бенкендорфа, испуганного и бледного, и речь во сне шла о том, как разорвать какие-то путы. Но в центре залы, на высоком пьедестале стоял 'именитый вождь Востока'. И всех собравшихся на пиру опутывали нити-цепи, тянувшиеся из-под земли. Под землей отвратительные гномы, когда-то бывшие титанами, рыли землю, ворочали скалы, строили огромный склеп. И все они были опутаны цепями, которые тянулись наверх, туда, где стояли 'именитый вождь Востока' и весь жидовский кагал. Гномы, бледные и истощенные, умирали, а 'наверху сильнее и ярче блестело и звенело золото жидовского кагала' (Ребус. 1883. № 8. С. 78).
И вот пророчество начало сбываться – был осажден, а затем пал Севастополь. Вагнер довольно подробно рассказал о перипетиях сражения за город, вводя в сюжет романа новых героев, безусловно, имеющих исторических прототипов. Довольно смело, например, он вводит графа Льва Толстого (в романе граф Тонкий), солдатские песни которого ходили по рукам и распевались на всех батареях. В рассуждениях графа Тонкого очень много толстовского, но, конечно, относящегося не к 50-м, а 60-70-м годам (анахронизм не смущает автора романа). Основной мотив рассуждений графа: бойня, которая происходит, бессмысленна. Положение России безнадежно: '…нас приперли в угол… отбить неприятеля мы не в состоя 250 нии… Там, где мы бросаем миллион снарядов, 'он' бросает два, три миллиона… А отчего-с, позвольте вас спросить? Да оттого, что у него казны больше… За него и Ротшильды, и Мендельсоны, и Стефенсоны, и всякие соны' (Ребус. 1883. № 42. С. 381). В огне обороны Севастополя, когда 'хоронили величие России', у Олинского родилась идея создать кружок единомышленников для борьбы с 'темным делом'. По сути, речь идет о масонской ложе, хотя, по цензурным соображениям, Вагнер прямо этого не говорит. На первом плане стоит вопрос об уничтожении крепостного права, затем – борьба со взяточничеством и со всякой несправедливостью. Понятно, что осуществить вторую часть плана несравнимо труднее, ибо она касается натуры человека. Далее, надо стараться не допускать к власти 'воинственных людей', стараться, чтоб не было засилия эгоистов. Под эгоистами автор разумеет людей, думающих о себе и о своей семье (Ребус. 1883. № 37. С. 347).
Завершается третья глава филиппикой против племени Иуды, которое 'мы' вскормили, воспитали, для которого корысть и хищение – родная стихия, которое восемнадцать веков тому назад убило 'любовь человечества'. Владимир Павлович обращается к читателям со страстным призывом начать борьбу против 'темного дела' всемирного кагала.
Четвертая глава, – она вошла в отдельное издание книги – посвящена борьбе героя с темными силами. Время действия – от окончания Крымской войны до лета 1862 года. Отец Олинского, говоря о смерти Николая I, упоминает упорно ходивший слух, что врач Мандт не смел ослушаться государя и дал ему отраву (спустя почти 40 лет этот слух был отнесен к Александру III, отравленному-де евреем-врачом Захарьиным, исполнявшим приказ жидо-масонов). Тогда же, в 1855 году была заложена основа мифа о государе-рыцаре, сломленном войной и не смогшем перенести унижения России. В дворянском собрании открыто говорится о дипломатической изоляции России. (Вагнер остается верен себе – все разговоры ведутся под водку, – тем самым автор бросает обвинение обществу, не желающему сосредоточиться на серьезном деле.) Новое царствование, встреченное ликованием, привело к освобождению 20 миллионов рабов. Вся Россия превратилась в громадную говорильню. Либеральная фразеология захлестнула все слои общества. В лекции об отсталости Китая, читанной по-видимому, Чернышевским, все видели прозрачный намек на свою Родину. Сам же Владимир Павлович решил воссоздать масонскую ложу. Его старшим соратником стал некий Павел Михайлович Самбунов, по-видимому, масон 20-х годов, ибо он старался наладить связи со своими старыми товарищами, которых 'было довольно в разных углах России'11. Сам же Олинский вербовал адептов среди своих знакомых, – число членов ложи в течение трех лет достигло 25 человек. Столь небольшое число 'братьев' объяснено тем обстоятельством, что деятельность кружка носила мирный характер, а большинство вольномыслящих шло в радикальные организации. При вступлении в общество Олинского приносилась 'братская' клятва жить не для себя, а для других, ставить несчастье 'брата' выше собственного и стоять за этого 'брата', как за себя. Все корыстное, себялюбивое, развращающее душу и сердце было изгнано. Это было общество трезвости, где вино, водка и азартные игры были запрещены. Члены кружка применяли конспирацию и при переписке пользовались исключительно псевдонимами (объяснение самих 'братьев': их имена не должны быть известны ни обществу, ни правительству). И они же еще в 60-е годы 'руководились на практике тем принципом, который теперь защищает Толстой и его последователи. Зло мы не противопоставляли злу' (236). Члены кружка противопоставляли себя и славянофилам, поскольку идеи славянофильства стояли у братьев на втором месте: 'Мы были общечеловечны'. И, наконец, Вагнер произносит запретное слово: 'Наш кружок отчасти воскрешал масонство, но без его мистицизма' (237). Понятно, что такое общество не могло долго существовать, слишком оно было идеальным, и спустя пять или шесть лет кружок распался. Силой обстоятельств Олинский вновь сталкивается с еврейством. Происходит это на фоне борьбы шестидесятников с правительством12. Под прозрачными псевдонимами Вагнер выводит многих деятелей того времени, в том числе участников знаменитой коммуны Слепцова. Он находит весьма
