машиностроении и т.д. Что же касается адвокатуры, то и здесь они были представлены блестящими именами: Грузенберг, Винавер, Пассовер. В печати, евреи прославились не только в типографском и издательском деле, но и в качестве талантливых журналистов. Короче, для антисемитов открывается порядочное поле для размышления.
Но вернемся к нашему герою. Потерпев поражение в борьбе с 'мировым злом', он, по воле автора, покидает Россию на целые 18 лет. Последнее, что он видит, покидая село своего друга – масона Самбунова: '…на пригорке стояли все те же мироеды и еврейчики, победители послереформенной России'.
В.И. Мильдон, автор статьи о Н.П. Вагнере в биографическом словаре 'Русские писатели', пишет: 'С меньшей художественной органичностью размышления автора выразились в самом объемистом сочинении 'Темный путь'… претендующем на изображение событий русской и европейской общественной жизни 50-70 -х годов XIX в. и представляющим собой своего рода вариант антинигилистического романа (одна из его тем – некий международный заговор сионистов)'. В принципе, написано верно, за некоторыми исключениями: выражение 'заговор сионистов' выглядит слишком модернизированно, к тому же евреи в романе не пытаются вернуться на историческую родину. Вторая ошибка относится к словам 'изображение русской и европейской общественной жизни', поскольку описания европейской жизни в 'Темном деле' нет, что абсолютно ясно всякому, кто читал роман.
Роман можно причислить к антинигилистическим, но, равным образом, и к антисемитским, что сразу отметила еврейская пресса в связи с выходом отдельного издания 1890 г. Публикация в журнале 'Ребус', видимо, внимания не привлекла. Еврейский критик 'Случайный фельетонист' (Семен Фруг, известный поэт) был потрясен: жидоедское сочинение вышло из-под пера не представителя желтой прессы типа Суворина или Окрейца, а солидного ученого и известного писателя. С. Фруг останавливается на всевозможных нелепостях, переполняющих роман, но более одной части подробно проанализировать ему не удалось: думаю, рецензент-читатель утомился. Вывод, к которому приходит 'Случайный фельетонист', таков: роман 'Темный путь' – произведение безусловно слабое, вымученное и бесталанное. Даже критики 'Нового времени' пришли в недоумение. Один из них писал: 'Напрасно г. Кот-Мурлыка не воспользовался имевшимся у него материалом для разоблачения всех ужасов, творимых евреями на пагубу бедной, беззащитной России, а воспользовался этим материалом лишь отчасти и неумело, придал фактическому материалу, имевшемуся у него в руках, такой театральный, выдуманный, приподнятый колорит', испортив сцены, которые, 'может быть, набросаны автором на основании документальных данных'13.
Что умиляет в рецензии 'Нового времени', так это упоминание о 'документальных данных'! Не о будущих ли 'Протоколах Сионских мудрецов' вещает автор? Надо сказать, что по еврейскому вопросу Вагнер высказывался значительно раньше. В том же самом 'Новом времени' он напечатал длинную статью в память Чарльза Дарвина. Перечислив научные заслуги покойного ученого и оценив значение теории эволюции, Вагнер приспособляет ее к нуждам печатающего его органа. История, говорит он, непреложно доказывает верность дарвиновского учения о борьбе видов за существование. Перенеся законы эволюции на человеческое общество, а точнее, на российское, Вагнер пишет: 'Победа достанется той бродящей, кочующей нации, не имеющей отечества, которой цепкая и тягучая живучесть вырабатывалась вековым гнетом и гонениями. Это самые крепкие и опытные борцы в жизни, в борьбе за существование. Их способность применяться к условиям жизни вырабатывалась целым длинным рядом поколений. Они изворотливы, умны, ловки, находчивы, талантливы. Они на все способны и все умеют взять оборотливостью, терпением, обманом, беззастенчивой наглостью или просто нахальством. Они крепки поодиночке, но еще более крепки и страшны для всех наций своей ассоциацией, своей корпоративной национальной сплоченностью. Давно они уже поняли, что сила не в альтруизме, а в экономическом принципе. Давно они узнали горьким опытом, что самая удобная ценность, передвижная, легкоскрываемая – это ценность дорогого металла. Давно догадались, что деньги – единственная сила, которая может покорить мир, и теперь владеют уже полумиром, если не более. Вот те борцы, на которых блистательно оправдывается принцип Дарвина. В течение многих веков под влиянием гонений вырабатывался в этой нации подбор производителей, более ловких, находчивых, которые умеют скрываться вовремя, увернуться или откупиться от преследований. Потомство этих производителей, целый длинный ряд поколений существовал при тех же условиях борьбы, которая вошла в плоть и кровь нации, сделалась потребностью организма, и теперь только грубая физическая сила может остановить ее дальнейшие стремления в эксплуатации других национальностей'14.
Шелгунов иронически замечал по этому поводу, что 'муж науки' своеобразно почтил память великого Дарвина, сведя теорию эволюционизма к избиению евреев. Конечно, ирония здесь уместна. Но предложение Вагнера о применении 'грубой физической силы' нашло своих адептов, и не только в России. И не случайно мы находим почтенного профессора в числе корреспондентов К. П. Победоносцева.
Шок, испытанный еврейской читательской публикой, был достаточно силен. В статье-некрологе, написанной А.Г. Горнфельдом, мы находим горькие слова: 'Смерть вернула мне Кота-Мурлыку. Милый старый друг далекого раннего детства, он давно умер для меня… тогда, когда уже студентом я прочел его 'Темный путь' и в ужасе отшатнулся от этого знакомого ласкового лица, перекошенного страшной и злобной гримасой'15. Далее Горнфельд вспоминает о страшном, болезненном, ударе, который он испытал, прочитав новые произведения учителя: 'В их диком, исступленном, клеветническом антисемитизме есть что-то безумное, кошмарное'. Говоря о тех страницах романа, где описано, как еврейство планирует свои преступления на погибель арийского мира, Горнфельд употребляет уже новую семантику, 'послепротокольную': '…еврейские старейшины совещаются о том, как вернее и злокозненнее погубить весь арийский мир'16. Для Горнфельда – неизбывная обида видеть, как создатель Кота-Мурлыки громоздит кошмары и возводит безобразную клевету. Но маститый критик отметил и то, что антисемитизм Вагнера упал на неблагодарную почву. Ибо его антисемитизм – нелеп, лубочен, слишком отдает психиатрией, чтобы иметь значение вне тех кругов, которым он, в сущности, и не нужен: там едят евреев без идеологии. Благородство Горнфельда нашло отражение и в последних словах: 'Мы ушли далеко от любви к друг другу – но мы не кинем в его могилу камня'17.
В статье 'Русская ласка' недобрым словом вспомнил Вагнера – Кота Мурлыку и Жаботинский18.
Большинство исследователей антисемитской литературы – Куниц, Заславский, Львов-Рогачевский, Соболь – даже не вспоминали Кота-Мурлыку. Но и деятели правого лагеря практически ни разу не воспользовались его именем: переиздать Вагнера – можно, но читать – вряд ли. Да и никакой позитивной программы борьбы с мировым злом он не предлагает. Его герой – это не герой Маркевича, Лескова, Крестовского -истинно русский патриот, готовый жертвовать жизнью в борьбе против 'мирового кагала'. Да и осуждение Кавказской войны или изображение русской деревни – сплошь пьяной, развратной, сифилитической19, торгующей 10-летними девочками – также не может вызывать восторга охранителей.
Шли годы. Вагнера не вспоминали. А если в эмигрантской прессе имя его и всплывало, то почти всегда оно ассоциировалось со знаменитыми сказками Кота-Мурлыки20. И тогда память связывала знаменитого зоолога и сочинителя детских книг. Такова уж память эмигранта, что Вагнеру приписывались и доброта, и мудрость. Борис Пантелеймонов писал: 'Вагнер был профессором зоологии в Петербургском университете. Он известен и как сочинитель сказок – Кот-Мурлыка. Поэт и мистик. Держал белую мышь и никогда с ней не расставался… С профессором Вагнером – зоолог и поэт! – интересно поговорить. Всю жизнь познавал живое, соединил положительное знание с мистикой, имел таинственного друга-мышь, – у него составилось свое представление о душе животного. Несомненно, этот бородатый чудак дошел до какой-то особой мудрости'21.
Читатель вправе оспорить эту мысль. Но с Котом-Мурлыкой случались и не такие метаморфозы. Кто может поверить, что такие сказки, как 'Макс' и 'Волчок', использовались народовольцами в качестве пропагандистского материала? Но об этом вспоминает Макар-Синегуб22.
В сборнике, посвященном памяти отца Меня, напечатана статья В.Н. Топорова, где о Н.П. Вагнере говорится как о защитнике евреев. Это недоразумение. А что касается коллективного протеста 55 русских писателей, направленного в защиту двух журналистов-евреев – Чацкина и Горвица – ошельмованных в журнале 'Иллюстрация', то прав был профессор III. Эттингер, считавший, что протест этот, опубликованный в катковском 'Русском вестнике', был направлен не в защиту евреев, а в защиту свободы слова. Достаточно вспомнить, что спустя десятилетия Вл. Соловьев не мог собрать такую представительную аудиторию для подписания протеста против погромов.
