В такой же золоченой овальной рамке под выпуклым стеклом старинный портрет – акварель с белилами на слоновой кости, в великолепной сохранности – Александра Михайловна Верещагина-Хюгель: лицо миловидное, умное, выразительное. Вот она, чудесная женщина, верный друг Лермонтова, раньше других разгадавшая в нем великий талант, его заботливая советчица, тонкая ценительница его поэзии, знаток его нежной и трудной души!
Оба портрета сделаны, очевидно, сразу же после второго венчания в русской православной церкви в Париже – венчание по лютеранским законам происходило в Берлине. Значит, это 1837 год. Портретам по сто тридцать лет!
– Мы привыкли видеть их с детства, когда впервые стали подниматься в наших кроватках,- говорит фройляйн Юлия Хауф.
– Так мало осталось от прошлого! – продолжает фройляйн Регина.- Эти вещи нам бесконечно дороги.
«Они дороги, конечно, и в материальном своем выражении, – думаю я про себя. – Несколько сот долларов, наверное. Надо попросить разрешения сделать цветные фото. А о покупке можно будет повести переговоры потом, через посольство, когда я вернусь в Москву и, показав фотографии в Министерстве культуры, поговорю обо всем».
– О, фотографии можно сделать цветные и очень хорошие! – заверяет меня фройляйн Юлия. – У нас есть знакомый фотограф. Он сделает очень точные копии. Только…
– Фотография потребует денег,- подсказывает наша посредница.-Это довольно дорого! Сколько? – обращается она к сестрам.
– О, наверное, семьдесят марок. Огромная сумма! Но… Я выкладываю нужную сумму.
– Фотограф вернет все, до последнего пфеннига, сверх тарифа,- заверяет нас фройляйн Хауф.- Но, может быть, он должен выписать счет?…
– Да, счет нужен.
– Как неудачно! В воскресенье его ателье закрыто. Счет может быть выписан только завтра. Вам придется заехать снова.
– Вы не хотели бы купить эти портреты? Разве нет? – спрашивает Ольга Николаевна, наша посредница.- Я могу поговорить с ними.
– Не надо,- отвечаю я ей,- Я обойдусь пока фотографиями, а позже решим.
– Я могу намекнуть! Это же будет лучше, чем фотографии.
– Надо подумать,- уклончиво отвечаю я eй. На следующий день мы снова встречаемся в прежнем составе в уютной комнатке гостеприимных сестер. Ольга Николаевна тоже здесь – на диванчике, на своем месте. Фотографии готовы. Выполнены отлично. И вставлены в такие же точно рамки. Я готовлюсь принять… Фройляйн Юлия откладывает их.
– Нет,- говорит она.- Мы раздумали. И совсем на другую тему:
– Вчера был незабываемый вечер!
– Мы ведь так мало видим людей,- добавляет фройляйн Регина.
– Четыре часа увлекательнейшей беседы. Столько интересного рассказала нам фрау Сомова. Она пояснила нам многое, о чем мы не знали. И господин Грищенко с его милой женой так были с нами любезны. И ваши рассказы, господин профессор, о Лермонтове, о нашей прабабке, о Москве того времени. И о современной столице.
– О! Мы находимся под большим впечатлением! – вторит сестра.
– Ольга Николаевна намекнула нам, что вы можете приобрести портреты, которые вам так понравились. Нас это очень смутило…
Как назначить цену за то, что так дорого сердцу и памяти? Нет, есть вещи, за которые нельзя получать деньги. Это совесть. И то, что особенно дорого душе. Но мысль о том, что мы назначим цену, а она покажется вам слишком высокой и вы вынуждены будете назвать более скромную сумму и это смутит вас, опасение, что мы поставим вас в неловкое положение в благодарность за этот прекрасный вечер, окончательно убедили нас, что мы не должны продавать эти вещи! Мы дарим их вам! Передаем для Лермонтовского музея, который должен открыться в Москве, в доме, где Лермонтов так часто беседовал с нашей прабабкой. Вы говорили вчера, что в музее эти портреты будут видеть тысячи глаз, а мы – только две пожилых женщины. После нас это никому не будет ни интересно, ни дорого. Вы столько знаете про Верещагину, сколько даже мы не знаем о ней.
В вашей стране столько сделано для того, чтобы она заняла свое место в биографии Лермонтова, что ей, по существу, обеспечена ныне бессмертная жизнь. Пусть она вернется в Россию, откуда уехала сто тридцать лет назад. И пусть с ней отправится тот, ради кого она покинула Москву и друзей, потому что слишком любила. Конечно, нам грустно будет без этих портретов. Мы к ним так привыкли. Но мы оставим себе фотографии, а оригиналы вы увезете с собой. Не предлагайте нам денег, не нужно… Когда вы будете в Москве отдавать эти портреты в музей, скажите, что две обыкновенные немецкие женщины просят принять их в знак того, чтобы не было споров между нашими народами. И не было разногласий между нашими государствами. Возьмите!
– Как я завидую ей,- сказала Ольга Николаевна, улыбаясь, но взволнованная до глубины души.
– Завидуете? Кому?
– Верещагиной!
С благодарностью взял я эти золотые портреты и положил в свой портфель, впервые возымев к нему глубокое уважение.
– Счастливого пути этим картинкам, – с улыбкой говорили нам сестры Хауф, прощаясь.
В Бонне я показал подарок послу Семену Константиновичу Царапкину.
– Попросите Константина Александровича Федина, как главу Союза писателей,- посоветовал он мне,- и Екатерину Алексеевну Фурцеву попросите – обратиться с письмами к сестрам Хауф. Вы перешлете их нам, а мы отправим в Штутгарт кого-нибудь из наших сотрудников, который им эти письма вручит в присутствии официальных лиц или даже, может быть, прессы. Надо оказать уважение: хорошие женщины!
По приезде в Москву, прежде чем отнести портреты в Литературный музей с условием о передаче их со временем в Музей Лермонтова, я записался на прием к министру культуры СССР.
– Разумеется, мы отправим письмо,- сказала Екатерина Алексеевна Фурцева, выслушав эту историю и очень довольная.- Но этого мало. Раз уж они отказались от денег, надо послать им подарков – побольше, поинтереснее!…
Чтобы выразить им признательность за щедрое приношение, за добрые чувства, которые они проявили по отношению к нашей стране. И Федина попросите подписать письмо с благодарностью. И не откладывать эту посылку надолго,- говорила она, обращаясь к одному из своих помощников.- Надо послать сейчас же, с группой Большого театра, которая едет на днях!
…Пакет Министерства культуры и оба письма получены в Бонне, отправлены в Штутгарт и вручены.
Об этом пишет мне славный и умный Анатолий Иванович Грищенко, вспоминая наше совместное путешествие в Штутгарт и знакомство с сестрами Хауф.
В те дни обстановка в ФРГ была напряженная. На улицах некоторых городов мы встречали бойких субъектов, которые совали нам в руки предвыборные листовки, призывавшие голосовать за неофашистскую партию. Далее обстановка стала еще сложнее. Но затем произошли важные изменения: к руководству в Федеративной республике пришли реальные люди. Явились возможности для заключения договора с нашей страной, для укрепления мира в Европе. Нет, сестры Хауф в этой стране не одни. Есть и другие – благородные и прогрессивные люди.
