приветливая, волнующая совершенством линий набегающих друг на друга холмов и какой-то задушевной певучестью, скромностью. И август стоит украинский, долгий и светлый вечер!… Зато дорога мостилась, верно, еще при Чичикове. И, как написал бы Гоголь, бокам нашего героя досталось порядочно, и он уже начинал ворчать.
До Бара добрались – солнце село. Встречены были редактором местного радиовещания товарищем Вороновским П. И., человеком немолодым, обстоятельным. Впоследствии он еще более усилил приятность нашего путешествия, но вначале меня напугал.
– Нам тут позвонили из Винницы,- сказал он негромко.- Предупредили, что вас интересует учитель Кушта П. А. Мы подняли ведомости отдела народного образования – нет такого в Верховке. Вас разыграли. Есть Кушта – ребенок, пошел в первый класс. А учителя Кушты нет. Так что делайте вывод!
– Ребенок тут ни при чем,- сказал я.- Письмо – со стихами Лермонтова, стихи – с французским заглавием. Писал человек пожилой, что, кстати, и по почерку видно.
– Если не затруднит,- сказал товарищ П. И. Вороновский,- разрешите взглянуть… Так и есть: рука дитячча, нетвердая. И пишет? Ребенок! «Виддилу литературных информации». Учитель должен знать, что по-русски надо сказать: «отделу».
– А все-таки,- говорю я, – старик.
– Нет,- говорит он, – ребенок.
Тем временем мы уже мчимся по степной дороге в Верховку. Темнеет. Отчетливо проступила луна. Степь окинулась серебристо-лиловым светом.
Вскочили в Верховку. Осадили «газик» у сельсовета. Посылаем вопрос:
– Есть у вас в Верховке учитель Кушта П. А.?
– Нет учителя Кушты П. А.
– А какой-либо есть у вас Кушта П. А.?
– Есть пенсионер Кушта П. А. До пенсии был учитель. Не в ту ведомость заглянули: надо бы в ведомость райсобеса – отдела социального обеспечения.
РАЗГОВАРИВАЕМ, СИДЯ ПОД, ЯБЛОНЕЙ
Поехали к Куште. Остановились возле его плетня, у калитки. Луна стояла уже высоко над садами и хатами. Кушта давно уже спал. Его разбудили. В высокой соломенной шляпе он вышел к нам под лунную яблоню.
– Вы сообщили в Москву, в редакцию радио, стихотворение Лермонтова,- извиняясь, говорю я ему.- Нельзя ли мне посмотреть альбом, где это стихотворение?
– Его нет у меня.
– А откуда же стихотворение, простите?
– Из альбумчика. Только он был не мой. Я его возвернул хозяйке.
– Откуда же текст, который вы нам прислали?
– Он был у меня на листочке списан. Только тот листочек пропал ще при Петлюре.
– За столько лет,- говорю я, стараясь скрыть разочарование и мысленно браня себя за опрометчивый вылет,- за целых полвека текст в памяти мог претерпеть изменения… Вряд ли это может быть то, что вы читали в альбоме. Скорей – приблизительный текст…
– Да нет, у меня память хорошая,- степенно говорит Павел Алексеевич Кушта.- Я помню точно. Правда, признаюсь, я две строфы позабыл. Я и писать их не стал. А за другие строчки ручаюсь… Спросите меня Шевченка стихи или Пушкина… Я их ребенком учил, а и теперь скажу без ошибки. Что ж вы думаете – я только с печатного помню? Я и с писаного так же хорошо помню.
Не возразишь – убедительно.
– А кому принадлежал тот альбом? – спрашиваю.
– Соболевской Анне Андреевне…
И Кушта обстоятельно объясняет. До революции в Верховке служил агроном Игнатий Балтазарович Соболевский. Поляк. Жена у него была украинка – Анна Андреевна Подольская. Ее сестра работала в Одессе зубным врачом. По словам Павла Алексеевича Кушты, Анна Андреевна «была хороша, как у Рафаэля Мадонна». Детей Соболевских звали Еленой, Казимиром и Антониной – Антосей. Сам Павел Алексеевич, окончив учительскую семинарию в Коростышеве, вернулся в Верховку преподавать. Соболевские пригласили его репетитором к детям. Антосю Кушта отличал более всех: старательная, красивая, стройненькая, умная, похожа на мать.
Однажды Анна Андреевна показала Куште старинный альбомчик. В нем учителю понравилось стихотворение «Mon Dieu» («Мой бог»). Он списал его на листок – альбомчик вернул.
– Кому,- спрашиваю,- принадлежало имение?
– Бибиковой, помещице.
Это сведение показалось мне интересным. Бибиковы состояли с Лермонтовым в родстве. У одного из Бибиковых хранился лермонтовский альбом со стихами, которые так и остались нам неизвестными – пропали вместе с альбомом.
Спрашиваю:
– Может быть, это Бибиковых альбом?
– Нет,- задумчиво качает головой Кушта.- Не думаю. Я Бибикову, помещицу, знал. Бибочкой ее звали. Невзрачная была, пигалица, можно сказать. А Соболевская Анна Андреевна – как у Рафаэля Мадонна. Она, как передавала альбом, говорит мне: «Вот, погляди, учитель Павел Алексеевич, какой у меня есть старинный альбумчик». Эти слова не забывают.
Ну, ему видней, чей альбом! Стало быть, Соболевских!
– А куда девались они?
Идет украинская ночь. Идет разговор потихоньку.
– В тысяча девятьсот шестнадцатом году,- рассказывает Кушта не торопясь,- Соболевские купили участок земли тут же, на Винничине, в Могилев-Подольском уезде. Из Верховки уехали. Жили они от Могилева-Подольского к югу двенадцать верст… Название села… вроде… Садки…
– Садова! – подсказывает кто-то из моих спутников.
– Нет, не Садова… Садова – двенадцать верст к северу. А это – на юг.
Во время гражданской войны Павел Алексеевич встретил в Могилеве-Подольском Антосю. Он пульвзводом командовал, а она служила в военкомате. И все. Больше не знает…
Старик провожает нас. Сняв шляпу, дожидается, покуда мы сядем в машину. На чесучовом его пиджаке фестоны лунного света.
ПРОДОЛЖАЕТ СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ СМИРНОВ
В Винницу вернулись под утро, разбитые. Не ложась спать, соорудили по радио передачу, я обратился к жителям области с просьбой сообщить, кто что знает про Соболевских, Подольских и Бибиковых. Просил написать мне в Москву.
Просмотрел картотеку областного адресного стола. Подходящих кандидатов не обнаружил. Подумал было – не поехать ли поискать альбом в Могилев-Подольском районе, но тут же эту идею отверг. Уж где- где, а на Украине искать полвека спустя альбомчик в радиусе двенадцати километров, когда по этой земле прошли кровавые войны, оккупации, переселения, пожары!… Это показалось мне нереальным. И я воротился в Москву с пустыми руками, но крайне довольный своим утомительным путешествием.
