Подвиги русских морских офицеров на крайнем востоке России

материковым скалистым берегом, и поэтому они возвратились на судно. Это обстоятельство, а равно показания туземцев в заливе Де-Кастри, постепенное уменьшение глубины и отсутствие течения побудили Лаперуза оставить свое намерение и заключить, что Сахалин соединяется с материком отмелью, покрывающейся при приливе водой, что вход в лиман с юга для мореходных судов недоступен и что устье реки заперто мелями.

   Этот же знаменитый мореплаватель описал западную, южную и юго-восточную часть Сахалина, пролив, отделяющий Сахалин от острова Мацмая, названный его именем, и берега Татарии31. На всех упомянутых берегах Лаперуз не только не нашел ни одной гавани, но кроме залива Де-Кастри -- ни одного даже места, удобного для якорной стоянки.

   Через 10 лет после этого, именно в 1793 году, в Татарский залив пришел английский мореплаватель капитан Браутон. Он пришел туда на бриге, сидевшем в воде всего 10 футов (3 м) и, пользуясь тем, что для брига не требуется значительной глубины, хотел непременно пройти из залива Де- Кастри в реку Амур и Охотское море. Он пошёл по пути Лаперуза, поднялся к северу далее этого последнего на 6 миль (11 км) и, встретив там глубину около 2 1/2 сажен (4,5 м) , встал на якорь; но, несмотря на такую малую глубину, пролива, отделявшего Сахалин от материка, он не видел, и ему казалось, что оба берега сливаются и образуют огромный залив. Канал же, по которому он шел, оканчивался ущелью, образующей у сахалинского берега залив около 3 миль ширины. Отсюда Браутон послал на шлюпке помощника своего Чапмана для окончательного исследования видимого им к северу пространства. Чапман, возвратясь на бриг, объяснил, что хотя между мелями он и находил значительные глубины, но эти глубины отрывочные, ибо он, следуя по ним, постоянно упирался в сплошную мель, тянувшуюся от Сахалина к западу и соединявшуюся с материковым берегом. Эти обстоятельства заставили Браутона оставить свое намерение и сделать, как и Лаперуза, то же самое заключение, то-есть что Сахалин -- полуостров и что вход в реку недоступен для мореходных судов, ибо устье её заперто мелями.

   В 1803 году наше правительство поручило И. Ф. Крузенштерну32 описать северо-восточную часть Сахалина, юго-западный берег Охотского моря, лиман и устье реки Амура. Крузенштерн в 1805 году, описывая северо-восточный берег Сахалина около параллели 52° северной широты, встретил на пространстве более 10 миль (18,5 км) к северо-востоку от Сахалина признаки бурунов и сулоя33. Затем, обогнув северную оконечность Сахалина и следуя отсюда к лиману реки Амура, 13 августа того же года он увидел между Сахалином и материковым берегом пролив около 6 миль ширины; приняв его за канал, идущий из реки Амура, он направился в него. Дойдя до глубины 6 сажен (11 м) и не решаясь на судне продолжать путь далее, Крузенштерн лёг в дрейф и для исследования к югу послал на шлюпке лейтенанта Ромберга с приказаньем, чтобы он, достигнув видимого мыса на Сахалине, шёл от него с промером, поперёк канала, к материковому берегу. Ромберг возвратясь на транспорт, донёс Крузенштерну, что по причине сильного течения от юга он не мог подойти к мысу ближе трёх миль, что он нашел там глубину 4 сажени (7,3 м) и что глубина, уменьшилась до 3 1/2 сажен (6,5 м), откуда он и возвратился, не достигнув противоположного Сахалину материкового берега. Вода, взятая с этого места Ромбергом оказалась пресною. Видимый на Сахалине мыс Крузенштерн назвал мысом Головачёва, а противоположный ему на материковом берегу -- мысом Ромберга. Этим И. Ф. Крузенштерн окончил свои исследования Амурского лимана с севера. 'Сильные течения, встреченные мною в этих местах, -- говорит Крузенштерн, -- опасения, чтобы дальнейшими исследованиями не навлечь подозрение китайского правительства и тем повредить кяхтинской торговле, и, наконец, опасение, чтобы не столкнуться с китайской силой, наблюдавшей за устьем реки Амура, о чем предупреждали меня на Камчатке {Подобные сведения в Камчатке вероятно были основаны на сведениях, полученных Владыкиным в Пекине в 1756 году о китайской флотилии и четырёхтысячном экипаже, оберегающем будто бы устье Амура.}, были причиной того, что я не в точности исполнил данные мне инструкции'. Оставив дальнейшие исследования лимана, Крузенштерн пошёл в Петропавловск и оттуда в Кронштадт.

   Из этой своей описи Амурского лимана и из описей Лаперуза и Браутона И. Ф. Крузенштерн решительно заключил:

   а) Что нет никакого сомнения в том, что Сахалин -- полуостров, а потому и плавание из Татарского залива в Амурский лиман невозможно;

   б) Что Амурский лиман усеян мелями;

   в) Что устье реки Амура должно весьма близко находиться к мысам Головачёва и Ромберга;

   г) Что прибой и сулой, замеченные у восточного берега Сахалина под 52° северной широты, должны означать бар какой-либо большой реки или одного из рукавов реки Амура, и, наконец,

   д) Что на берегах Сахалина и Татарского залива нет гавани {Поэтому на всех морских картах до 1857 года показывали Сахалин полуостровом, а берега Татарского залива -- прямыми скалистыми и неприступными.}34.

   За Крузенштерном в 1806 году по распоряжению полномочного посла Резанова были посланы к Курильским островам и к южной оконечности Сахалина лейтенанты Хвостов и Давыдов. Офицеры эти, придя в залив Анива, вследствие секретных приказаний Резанова оставили там для заявления о занятии русскими Сахалина 5 матросов. Эти матросы впоследствии перешли на реку Тымь, где жили оседло, и последний из них, Василий, умер в 1847 году. На пути из Анивы Хвостов и Давыдов шли вдоль восточного берега Сахалина и осмотрели его. Во время пребывания их на Сахалине там не было ни одного японца, и туземцы говорили им, что японцы к ним не ходят, что они никому ясака не платят {Сведения об экспедиции Шельтинга к Сахалину и рапорт Хвостова и Давыва начальнику Охотска от 10 октября 1806 года я видел в архиве Охотского порта.}. Судя по этим данным и по сведениям о посещении Сахалина Шельтингом35, оказывается, что русские были первыми из европейцев, подходившими к Сахалину; они описали почти все берега его и, наконец, были первыми поселившимися на Сахалине.

   Эти факты знаменательны для России в том отношении, что они представляют бесспорное право России на обладание Сахалином {Буссе36 в описании Сахалинской экспедиции, а равно и некоторые другие личности37 не признают за Россией права на обладание Сахалином, выставляя против этого то, что экспедиция, совершенная Хвостовым и Давыдовым, не признана будто бы правительством. Но здесь все они жестоко ошибаются, забывая, что правительство протестовало только лишь против грабежей и наоилий, произведенных в эту экспедицию Хвостовым и Давыдовым на Курильских островах, принадлежавших Японии, но оно никогда не отвергало фактов, дававших нам право на владение Сахалином, потому что русские первые описали его берега: именно Шельтинг в 1742 году и Хвостов и Давыдов в 1806 году; русские также заняли Сахалин в 1806 году, когда еще японцев там не было. Эти факты наше правительство признало и не отвергало никогда, следовательно и оставило за собою право на обладание островом. Сахалином.}.

   Заключения таких авторитетных и знаменитых европейских мореплавателей, каковы: Лаперуз, Браутон и Крузенштерн, о невозможности для мореходных судов входа в лиман, и устье реки Амура с севера и юга, об отсутствии гаваней на побережье Татарского залива и, наконец, о влиянии на реке Амуре китайского правительства, охранявшей будто бы её устье значительной флотилией (с 4000 людей), весьма естественно возродили вопрос: для чего нам добиваться обладания рекой, которая не имеет сообщения с морем и поэтому представляет для нас ничтожное значение? Для чего нам ещё приобретением Приамурского края распространять и без того уже растянутую нашу границу с Китаем, когда утвердившееся его влияние на этот край будет вредить только выгодной для государства кяхтинской торговле? Наконец, к чему нам этот край, когда на прибрежьях его нет ни одной гавани? И действительно, если бы упомянутые заключения знаменитых мореплавателей были безошибочными, то благоразумие и выгода наши требовали бы оставить этот край без внимания. Для нас было бы всё равно, где бы ни была проведена граница с Китаем, лишь бы она была только южнее устья реки Уды, при котором находился наш пост со значительным поселением.

   Итак, весь вопрос состоял в том, справедливы или несправедливы заключения знаменитых мореплавателей. Но кто мог тогда заподозрить ошибочность заключения такого авторитета? Кто мог поднять