Когда я начала заниматься стиркой для Ошо, я была в шоке.
Я ждала, что это чувство пройдет, но этого никогда не случилось.
Я чувствовала такую сильную энергию в комнате, где я стирала, что я говорила себе: 'Что бы ты ни делала, не закрывай глаза'.
Я думала, что если я закрою глаза, я просто улечу!
Все стиралось руками и вешалось на веревке, на крыше.
Я обычно разбрызгивала воду везде вокруг, как ребенок на морском берегу, и
Заканчивала, промокшая насквозь - с ног до головы.
Много раз я падала прямо на мокрый мрамор, и, как пьяный, не ушибалась и снова поднималась.
Работа настолько сильно поглощала меня, что я временами чувствовала, как будто
Ошо был в комнате.
Однажды это неожиданно поглотило меня, когда я гладила одежду, и я упала на колени, лбом прижалась к столу, и он был там, я клянусь!
Времена изменились, и, начиная с Америки, я стирала стиральной машиной.
Даже мои руки редко были мокрыми, так как я надевала резиновые перчатки, когда стирала руками.
Количество стирки всегда чудесно изменялось, в зависимости от количества рабочих часов.
Я никогда не понимала, как стирка всего для одного человека может быть для кого-то работой на полный день.
Но это было так.
Моя мать, когда она услышала, что я осталась в Индии и получила потрясающую работу стирать для Ошо, написала, что она не может понять, почему я 'проделала весь этот путь, чтобы стирать кому-то.
Твой отец сказал - приезжай домой, и ты можешь стирать для него'.
Я не только 'проделала весь путь в Индию, чтобы заниматься стиркой', но я путешествовала по всему свету, чтобы стирать.
Мои чистейшие, супергигиенические условия в Индии изменялись на подвал в Нью-Джерси, трейлер в орегонской пустыне, каменный коттедж в Северной Индии, где мы должны были растапливать снег в ведрах, подвал отеля в Катманду, где я работала примерно с пятьюдесятью непальскими мужчинами, ванную комнату на Крите, кухню в Уругвае, снова спальню в лесах Португалии, и, в конце концов, назад, к тому месту, откуда я стартовала, к Пуне.
Моя комната для стирки была как утроба для меня.
Эта комната находилась напротив комнаты Ошо и поэтому эта была часть дома, куда никто не заходил.
Я была полностью одна; иногда единственный человек, которого я видела за весь день, была Вивек.
Люди иногда спрашивают меня, не скучала ли я, делая одну и ту же работу много лет.
Но скука было нечто, чего я никогда не испытывала.
Поскольку моя жизнь была такая простая, мне было не о чем особенно думать.
Мысли были, но они были как сухие кости, без мяса.
С тех пор как я была вместе с Ошо, моя жизнь изменилась так, как я никогда не могла вообразить.
Я была так счастлива и реализована, что стирать для Ошо было моим способом выразить благодарность.
И интересная вещь, чем с большей любовью и тщательностью я стирала его одежду, тем более реализованной я себя чувствовала, так что это был как круг энергии, который возвращался ко мне.
Он никогда не жаловался и не отсылал что-то назад, даже, несмотря на то, что во время моего первого месяца муссона я посылала ему полотенца с запахом.
Вам нужно быть в Индии во время муссона, чтобы узнать, что происходит с мокрой одеждой: запах, который она приобретает, невозможно почувствовать, пока полотенце не используется, и поэтому я не знала этого.
Когда Вивек сказала мне, что полотенца пахнут, я была удивлена, но, когда она сказала мне, что полотенца с запахом уже целую неделю, я была действительно в шоке.
'Почему же Ошо сразу мне не сказал?' - спросила я.
Он ждал несколько дней, думая, что, возможно, я сама пойму, и это изменится без его жалоб.
Были моменты, когда я останавливалась и просто сидела тихо, чувствуя себя переполненной чувством любви.
Не думая ни о ком, даже неспособная представить чье-то лицо пред глазами, это было странное чувство.
Раньше, я чувствовала себя переполненной любовью, только когда недалеко был тот, кто вызывал эту любовь.
И даже тогда это не было так сильно.
Я чувствовала себя так, как будто я очень сильно напилась, хотя это было тонкое и неуловимое опьянение.
Я написала стихи об этом:
'Память не может позвать твое лицо,
Так что любовь приходит без лица.
Незнакома та часть меня, что любит тебя.
У нее нет имени,
Она приходит и уходит,
И когда она ушла,
Я вытираю свое залитое слезами лицо,
Чтобы это осталось тайной'.
Ошо ответил:
'Любовь - это тайна, величайшая тайна.
Ее можно прожить, ее нельзя узнать; ее можно попробовать, пережить, но ее нельзя понять.
Это что-то за пределами понимания, что-то, что превосходит все понимания.
Следовательно, ум не может отметить ее.
Она никогда не становится памятью - память, это не что иное, как заметки ума; память - это следы, отпечатки оставленные в уме.
У любви нет тела, она бестелесна.
Она не оставляет следов'.
Он объяснял, что когда любовь ощущается как молитва, не загрязненная никакой формой, она ощущается сверхсознанием.
Вот почему, то, как я чувствовала любовь, было незнакомо.
На той стадии у меня не было никакого понимания моего сверхсознания.
Так что многое из того, о чем говорил Ошо в течение многих лет, было за пределами моего понимания в то время, но постепенно это вставало на свое место, по мере того, как рос опыт переживания себя.
'...Это три стадии ума: бессознательное, сознательное, сверхсознательное'.
'...По мере того как любовь растет, вы начинаете понимать многие вещи в своем существе, которые оставались неизвестными вам.
Любовь затронет высшие сферы в вас и вы будете чувствовать себя странно.
Ваша любовь входит в мир молитвы.
Это имеет огромное значение, потому что за пределами молитвы, только Бог.
Молитва - это последняя ступенька лестницы любви, если вы ступили за ее пределы, это нирвана, это освобождение'.
Слушать, как Ошо говорит о таких вещах как уровни сознания, просветление, было для меня как чистая магия.
Я чувствовала такое вдохновение, такую дрожь и волнение, что иногда мне хотелось закричать.
Я сказала ему однажды, что его дискурсы такие волнующие, что мне хочется закричать.
