казнили, зато, разложив голышом на козлах посреди войскового дворища, пороли как последних рабов. С Фемелом князь поступил еще хитрее, подговорил его прийти на фалерный совет без приглашения и с позором при всех изгнал оттуда: мол, нечего ключнику и амбарщику делать среди заслуженных воинов.
– Ты действительно прирожденный вожак, – вынужден был признать после этого главный дворский. – Расскажи про свою мать.
Дарник рассказал, не забыв упомянуть и про нападение на их землянку медведя-шатуна.
– Да, великая женщина, теперь понятно, почему ты такой, – заключил, внимательно выслушав, Фемел.
Дарник его слова воспринял словно откровение – как и все, он считал, что лучшие качества сыну передаются только через отца.
– Одно плохо: настоящей любви к другой женщине у тебя никогда не будет. Все они будут мелкими по сравнению с твоей матерью. А ты мелких людей никогда любить не будешь, – сделал еще один вывод Фемел.
Дарник лишь засмеялся в ответ. После казни Ульны он почти месяц избегал своих наложниц, но постепенно с еще большим пылом вновь стал наведываться к ним. Более того, с наступлением зимы к нему неожиданно вернулась Зорька. Ее муж утонул, запутавшись на рыбалке в сети, и молодая тростенчанка осталась одна с полугодовалым сыном. Навестив ее в Городце, Дарник сказал:
– Решай сама: если снова со мной, то никаких мужей больше не будет.
– Иначе перерубишь меня пополам?
– Иначе перерублю, – улыбаясь, пообещал он.
– А ты меня меньше любить не будешь? – задала она чисто женский вопрос.
– Конечно, нет, – глазом не моргнув, уверил Зорьку Дарник. Говорить женщинам подобные слова давно стало для него ничего не значащим ритуалом.
Материнство слегка округлило и состарило стройную девушку, но в этом тоже была своя привлекательность, превратившая Зорьку не просто в еще одну наложницу, а в женщину, с которой его связывали сложные житейские события.
Так и получилось, что отныне Дарнику приходилось ночевать попеременно в четырех местах: у Шуши на Арсовой заставе, у Саженки в Воеводине, у Черны на войсковом дворище и у Зорьки в Городце. Не в пример недавнему прошлому никто из наложниц сцен ревности ему не закатывал, ведя лишь скрупулезный подсчет выпавшим на их долю ночам. Следом за князем вместе с малой дружиной перемещалась и часть дворовой челяди, превращая каждый такой ночлег во временную княжескую столицу, что по-своему тоже было полезно.
Подобно Фемелу, княжескими тиунами-управляющими стали и все сотские. Быстрян – тиуном крепостным, отвечающим за все крепостные укрепления, Журань – тиуном конюшенным, ведающим всеми лошадьми, Борть – тиуном толокским, охраняющим и обживающим всю Толокскую дорогу, Меченый – главным оружейником, снабжающим войско самым лучшим оружием, Лисич – тиуном припасов, заготавливающим продовольствие и другие припасы для войска, а староста Охлоп – тиуном городским, занимающимся сугубо городскими делами.
Дарника не переставало удивлять то, как многократно возросло значение любых его слов. Совсем недавно все приказы ему приходилось сопровождать твердым повелительным взглядом, «глазным оскалом», как он про себя это называл. Теперь же он мог распоряжаться вполголоса, даже не глядя на собеседника, и все немедленно выполнялось, а если не выполнялось, то всегда находился тот, кто об этом невыполнении тут же с готовностью докладывал.
Существенно изменились и его отношения с арсами. Вернувшийся со своими ладьями сотский Голован сообщил, что о взятии и разграблении богатого булгарского города судачат даже за Сурожским морем.
– А что хазарский тархан в Калаче? – допытывался у него Дарник.
– Опасается, как бы Липов и Арс не объединились и не пошли на них.
– Так и говорят? – довольно улыбался князь.
– Еще я слышал, что хазары ведут переговоры с двумя русскими князьями, чтобы они обложили тебя данью, – говорил Голован, и сам внимательно слушал о разгроме сарнаков и Завилы.
В разгар их дружеской беседы к Дарнику попросился старший дозорный, сообщивший, что часть привезенной добычи арсы спрятали в камышах в двух верстах от Липова. Известие развеселило князя:
– Что за сокровища вы там попрятали? Может, хоть продашь что-нибудь?
Голован смутился:
– Мои бойники не хотели, чтобы ты позавидовал нашей добыче. Опять нас вверх не пропустишь?
Мысль, что он может кому-то позавидовать, еще сильней позабавила Дарника.
– Пропущу с условием, чтобы вы пустые ладьи вернули в Липов, – ответил он. – Моим людям тоже нужно на них учиться плавать.
– Не пора ли нам с тобой уложение сделать о нашем соседстве? – спросил сотский арсов.
– А я уже сделал.
И Дарник передал Головану заранее подготовленную им совместно с Фемелом договорную грамоту.
По этому договору северная граница Липовского княжества была четко оговорена, на ней надлежало установить межевые столбы. Арсы получали право беспрепятственно малыми отрядами перемещаться по липовской земле, так же как и липовцы – по подвластным арсам землям. За причиненный ущерб друг другу суд полагался по липовским законам. Взаимная торговля не облагалась никакими пошлинами. Малая Глина и дорога к ней переходили в собственность Липовского княжества. Все торговые ладьи с верховьев Липы должны были проходить Арс тоже без пошлин.
Неделю шли переговоры. Арсам удалось отстоять только взимание пошлин с нелиповских купцов у стен своей крепости и право на собственное торговое подворье в липовском посаде. Дарник был доволен. Место будущего арсового подворья он определил прямо напротив фемеловской кирпичной башни – три камнемета с ее верхнего яруса могли разнести любые арсовые постройки за пару часов.
2
Затяжная осень хорошо способствовала выполнению строительных работ, и выпавший снег застал все дарникское войско в теплом жилье и со всеми необходимыми припасами. Как и год назад, на липовском пустыре возводились конюшни и двухъярусные дома, а потом перевозились на свое постоянное место. Поселенцы в Воеводине собрали небывалый урожай пшеницы и овса, и, глядя на них, отселяться на новые земли выразили желание еще полсотни липовцев и столько же женатых бойников. Всю зиму шло постепенное заселение Короякской и Арсовой застав, Бугра и Князева, дальние обозы с размеченными бревнами отправляли и в Малый Булгар. Вожаки и сотские тоже в охотку принялись выбирать себе места под будущие селища.
Разобравшись с самыми срочными делами и переложив часть обязанностей на помощников, Дарник возобновил рейды с малой дружиной по окрестностям Липова. По Короякской дороге почти на сто верст не было ни одного селища, вернее, населенного селища, потому что несколько покинутых из-за арсов обжитых мест все же имелось. В крайнее из них Дарник перенес свою Короякскую заставу, а на десяток верст к Липову ближе его бойники стали возрождать селище Мокшу. Таким образом, вместе с толокской частью под контроль Дарника попал внушительный отрезок Короякской дороги. Похожая картина повторилась и на южном направлении. Здесь через каждые двадцать верст до самого Малого Булгара были заложены сторожевые вежи.
Странно, но никто территориальным захватам липовского князя не препятствовал. Напротив, стоило только вырасти одной бревенчатой веже, окруженной завалом из деревьев, как из лесов и камышей появлялись полудикие лесовики и речники и просили у покорителя арсов разрешения обосноваться рядом с вооруженным дворищем. Им не было дела до далеких ратных подвигов Рыбьей Крови, хотелось лишь пахать землю, выращивать скот и чтобы никто до последней хлебной корки не обирал их. Это их доверие трогало Дарника до слез, и всем своим вежатникам он строго наказывал ни в чем не обижать пугливых поселенцев.
Вместе с прибылью населения была и убыль. Из Малого Булгара в Калач ушли две ватаги пленных, затем из Окуницы прибыл обоз из восемнадцати саней, на которых сарнаки привезли бычьи кожи и овечью шерсть в качестве выкупа за своих пленных. Следом за сарнаками с остёрскими купцами явились булгарские выкупщики. Эти, правда, выкупали только знатных завиловцев, зато платили за них золотом и заморским
