насколько бесполезны здесь, в глуши, эти городские знаки богатства.
Видимо, то же самое думали и многие из бежечан. Смуга так и сказал, что теперь молодежь никакими веревками в селище не удержишь. Дарника заботило другое: как быть с матерью, оставлять ее или брать с собой – позволить себе дожидаться ее выздоровления он не мог. Затруднение разрешила сама Маланка, решительно потребовав, чтобы сын забирал ее с собой:
– Я и так не переживу эту зиму, но хочу быть погребенной рядом с твоим домом. Если умру в дороге, не страшно – в мороз довезешь и мертвую. А где буду погребена я, там и будет твое настоящее княжество, от которого ты уже не отступишься.
Дарник не возражал, теперь уже совершенно иначе воспринимая все слова и поступки матери.
Сборы в дорогу заняли немного времени. Главное Маланкино богатство – сундук со свитками – захватили еще на Большом Камне, теперь оставалось лишь поудобнее и потеплее устроить ее на княжеских санях. Для этого на санях соорудили короб из шкур и одеял. Верба ехать в далекий и страшный Липов отказалась. Дарник особенно не настаивал – две его двоюродные безмужние сестры с готовностью вызвались присматривать за Маланкой в дороге.
Как предсказывал Смуга, так и случилось: пятнадцать парней захотели служить в дарникском войске. За два дня, проведенных в Бежети, арсы успели перемигнуться кое с кем из девушек, и шестеро из них тоже под плач и стенания матерей разместились на двух санях со своим незатейливым приданым. Забыто было предостережение Фемела – не мог отказать Рыбья Кровь тем, кто, как и он, захотел вырваться в большой сверкающий мир.
Так и выехали, провожаемые вздохами облегчения, зависти и легкой тоски. Несмотря на ворох одежд и одеял, Маланка сильно мерзла, хоть и не подавала вида. Дарник приказал всем бежечанкам по очереди сидеть с ней в коробе, чтобы согревать ее своим телом.
В Каменке застали арсов, весело разделывавших медвежью тушу. Тут же находились шестеро прослышавших про липовского князя семнадцатилетних каменчан с приготовленным походным снаряжением, вместе с ними поджидал Дарника и Клыч.
Встреча повзрослевших и сильно изменившихся друзей вышла неловкой. От арсов Клыч уже знал о дарникских подвигах, а его собственное житье в Каменке интересовало Дарника меньше всего. Заискивающий, виноватый взгляд Клыча еще больше разделил их. К счастью, каменчанин не просился в боевые сотоварищи, обмолвившись, что у него две беременные жены и что надо поднимать новое пшеничное поле. Прощаясь, Рыбья Кровь подарил ему копию карты Липовского княжества, приготовленную именно на такой случай – пусть смотрит, чего он сам себя лишил.
Тимолай по-прежнему плохо помнил их былые отношения, и это действительно было грустно – видеть, как недавно еще такой блестящий ум быстро угасает. Дарник оставил Клычу несколько дорогих украшений, с тем чтобы какая-нибудь вдова приходила и готовила одинокому ромею горячую еду.
Новое пополнение войска ждало Рыбью Кровь и в Хлыне. Там уже выяснили, кто именно был этот богатый княжич, и в самом деле приняли его подарки женщинам за откуп-виру. Вернее, за часть виры, надеясь получить еще столько же для мужской части городища. Дарник не удивился их требованию, только рассудил иначе:
– Мужчинам я плачу лишь за воинскую службу. Дадите мне хороших воинов – получите по десять дирхемов за каждого.
На таких условиях к нему присоединились две дюжины молодых ополченцев. За ними увязались пятеро девушек-поварих, жаждущих увлекательной новой жизни.
4
Большой, вдвое увеличившийся веселый караван ходко продвигался по льду Каменки. Дружинники снисходительно взирали на новичков, а те, в свою очередь, ловили и впитывали каждое их слово, каждый жест и недомолвку.
Дарник неотступно думал о матери. Он был доволен, что при его разговорах с ней всегда присутствовал кто-то из арсов, и теперь ее поведение втихомолку обсуждалось в дружине. Именно такой должна быть мать у настоящего князя: суровой и мудрой. Ее близкая смерть, как и любая смерть, не ощущалась Дарником как что-то ужасное, пришло время умирать – и ничего с этим не поделать. Еще по дороге в Бежеть он пытался представить Маланку на своем дворище в Липове и сразу мрачнел – никак не вписывалась она в его новую княжескую жизнь. «Мать нашего князя всего лишь простолюдинка», – так и слышалось ему шипение, доносящееся с каждого городского дворища. И вот все разрешилось наилучшим образом, даже в этом мать ему помогла. Кто после таких гордых слов о похоронах вдали от родины примет ее за простую смердку? Да и вопрос с его отцом лучше оставить неразрешимым. Сперва он собирался спросить о нем Маланку, чтобы она хоть ему открыла эту тайну, – и не спрашивал. Что толку тянуть свой род в глубь десятилетий, ведь, согласно простым расчетам, за тридцать поколений его родня насчитывала тысячу миллионов человек, неужели среди них не найдется ни одного царя или князя? Конечно, были, и именно сейчас, в сочетании с воспитанием, данным ему Маланкой, все эти качества предводителя людей в нем, Дарнике, и проявились.
Когда до Перегуда оставалось верст пятнадцать, впереди показался дозор из двух жураньцев. Молодец, догадался выслать встречу, похвалил князь своего конюшего. Но жураньцы выглядели отнюдь не радостно, и было из-за чего.
– Нас, князь, норки разбили, – опустив голову, сообщил старший напарник.
Дарник даже не изумился – расплата за легкомысленный отъезд от войска была вполне заслуженной. Столь же бесстрастно выслушал он и рассказ о первом поражении своего войска. Все шло, как было задумано Журанем и одобрено им, князем. Едва дарникцы начали обстреливать горящими стрелами ладьи северян, те тотчас в пешем строю вышли из крепости на защиту своих кораблей. Потом, словно не выдержав обстрела камнеметами и стрелами, в беспорядке отступили назад, в крепость. Как и при осаде Казгара, Журань увлекся преследованием противника и с частью дружины ворвался вслед за ним в город. Только норки не булгары, они этого как раз и ждали, живо перекрыв ворота заранее приготовленными повозками и отрезав основные силы от передового отряда. По словам перегудцев, передовой отряд отбивался яростно, но ничего поделать не мог. Норки пленных не брали, всех рубили на месте. Оставшиеся снаружи дарникцы пытались с помощью камнеметов расчистить себе путь в крепость, но это им не удалось. Добивая первый отряд, норки скрытно вывели из дальних ворот свою лучшую сотню и ударили в спину основным дарникцам. По непонятной причине случилась заминка с залпами орехов, и за отсутствием погибшего в крепости Жураня не нашлось другого вожака, который сумел бы сплотить пешцев и камнеметчиков перед атакующими спереди и сзади норками. Все войско рассыпалось, и началась обычная рукопашная, в которой норки намного превосходили дарникцев. Не прошло и двух часов с начала сражения, как все было кончено. Спаслось не больше ста воинов.
– Где они? – спросил князь.
– Мы ждали тебя пять дней, потом три ватаги ушли в Корояк. Сказали, будут тебя дожидаться там.
– А остальные?
– Остальные здесь, рядом.
– Что с камнеметами?
– Их норки изрубили на куски.
Это было единственное приятное известие. Значит, норки не такие уж замечательные вояки, раз не поняли ценности метательных орудий.
До селища, где разместились остатки войска, было рукой подать. Гриди встречали князя с радостным облегчением – наконец-то кончилось их холодное и тревожное ожидание. Никто не сомневался, что уже наутро они тронутся в обратный путь, на Липов. Один из десятских поспешил сказать:
– Я уже разведал, можно пройти с санями прямо по лесу и спуститься на реку в двух верстах ниже города.
– Сначала возьмем Перегуд, а потом спустимся, – объявил Дарник и, оставив десятских и гридей с широко раскрытыми ртами, отправился размещать на ночлег свой караван.
Он совершенно не представлял себе, как все это сделает, но понимал, что назад ему, проигравшему, дороги нет. Вот здесь нас с тобой, Маланка, вместе и похоронят, не без горечи думал он, засыпая.
Утром Рыбья Кровь устроил смотр своим силам. Кроме трех санных камнеметов у него имелось сорок отборных, способных сражаться любым оружием арсов, шестьдесят липовцев и булгар и около полусотни ни
