длинными пиками пеших дарникцев ни к чему не привела. Тогда, собравшись в один кулак, норки с поднятыми над головой щитами двинулись к своим ладьям. До ладей было два стрелища, и в конце концов они одолели этот путь, оставив на льду более сорока убитых соратников, три десятка лошадей и все сани.
Рыбья Кровь приказал собрать трофейное оружие и добить раненых врагов. Укрывшиеся в ладьях норки не в силах были помешать этому. У дарникцев три человека и две лошади получили небольшие ранения, а убитых снова не было. Ополченцы смотрели на молодого князя как на кудесника и с восторгом меняли свои топоры и рогатины на мечи и кольчуги норков. Освежеванные туши лошадей пришлись весьма кстати, часть из них послали даже в селище в уплату за разорительный постой. Никто уже не сомневался, что окончательная победа будет завтра, в крайнем случае послезавтра.
На третий день Маланкин сын вновь изменил порядок наступления. Вызвал смельчаков загнать двое саней с горящими копнами сена между ладей пришельцев, что и было успешно проделано. Арсы и камнеметчики не давали подойти выскочившим спасать свои корабли норкам, и три ладьи сгорели дотла.
Дарника интересовало: придется жечь две оставшиеся ладьи или нет? Не пришлось. Еще не догорели остовы трех судов, как из крепости вышла целая группа переговорщиков. Речь шла о полном замирении. Дарник требовал лишь одного: немедленного ухода норков из Перегуда, для чего готов был предоставить сани и провиант. Как переговорщики ни упирались и ни выкручивались, говоря, что саму крепость липовскому войску не взять, в конце концов вынуждены были уступить.
– Сейчас вас еще достаточно, чтобы добраться до родных мест и набрать новое войско, – сочувствующе убеждал их Дарник через толмача. – Но еще тридцать убитых, и вам уже никуда не вернуться.
– А как можно быть уверенным, что ты сдержишь слово и не будешь стрелять нам в спину? – не скрывал своего опасения воевода норков.
– Меня выбрали князем совсем недавно, и я не могу себе позволить начинать свое княжение с нарушения княжеского слова, – просто и убедительно отвечал ему Рыбья Кровь.
Видимо, у норков уже были о нем дополнительные сведения, потому что этого последнего довода им оказалось вполне достаточно. Кроме своего оружия норки хотели вывезти из Перегуда и захваченную добычу, говоря, что липовский князь не может иметь к ней никакого отношения. Дарник не спорил, считая, что ценный груз – лучшее средство заставить северных разбойников побыстрей убраться с чужой территории.
Полтора дня понадобилось норкам на сборы. И вот наконец на пятый день осады торговые ворота Перегуда распахнулись, и из них на лед стали выезжать сани с ранеными норками, сундуками с добычей и тюками с провизией. По бокам шли уцелевшие воины, их оставалось не более полусотни. Хмуро и зло посматривали они на ряды дарникцев, мимо которых проходили. Вдруг один из липовских гридей, потерявший в жураньском сражении родного брата, не выдержал и, выскочив вперед, метнул в норков топор, топор попал обухом в щит одного из охранников, не причинив ему ни малейшего вреда. Норки тут же сомкнулись в одну линию, ощетинившись копьями и мечами.
– Повесить, – коротко приказал арсам Дарник.
И через две минуты безумный гридь уже дергался на аркане, закинутом на сук старой ракиты. Успокоенные и удивленные норки продолжили свой путь.
5
Повешенный гридь явился не единственной жертвой, которой пришлось заплатить за взятие Перегуда. Едва въехали в Перегудскую крепость, прискакал гонец из селища, где оставались женщины и раненые, и сообщил о смерти Маланки. Как ни был Дарник готов к этому, душа его болезненно сжалась: оборвалась незримая связь со всей его предыдущей жизнью, не стало человека, ради которого стоило совершать великие дела. С надеждой спросил, успела ли она узнать о его новой победе, и, услышав, что дарникский десятский, привезший в селище запас конины и новых раненых, подробно рассказал ей про воинские успехи сына, слегка успокоился – мать могла по-прежнему гордиться им.
Перегудцы встречали своего освободителя шумными и радостными криками, сильно обескураживая Рыбью Кровь. Он полагал, что после трех месяцев рабства им должно быть стыдно и неловко смотреть ему в глаза. Но нет, никто и не думал опускать голову, а ведь среди горожан немалое число составляли крепкие мужчины и парни.
После праздничного пира он собрал в воеводском доме перегудских старейшин, чтобы решить, как жить дальше. Никто не отказывался подчиняться впредь липовскому князю, вот только сомневались, как он сможет управлять ими с расстояния в четыреста верст. Дарник же спросил напрямик:
– Сегодня умерла моя мать. Я не знаю, где ее хоронить: здесь или везти в Липов. Если похороню здесь, то уже никогда не откажусь от вашего города, поэтому решайте сами.
Старейшины молчали, хорошо понимая важность своего ответа.
– Мы боимся, как бы не вышло так, что норки будут постоянно нас захватывать, а ты – освобождать, – высказал общее мнение самый старший из отцов города. – Для тебя это выйдет накладно, разве не так? У нас сейчас нет даже средств, чтобы заплатить тебе за освобождение.
– Год назад Липов едва набрал припасов на сорок моих воинов, сейчас в нем более четыреста мечей, и Липов от этого стал в десять раз богаче. Не будете рисковать – ничего никогда не получите. За освобождение заплатите весной, построите пять тридцативесельных ладей и вместе с ладьями норков отправите речной дорогой в Липов.
Сказав так, Дарник дал время старейшинам думать до утра, а сам отправился в селище. Там уже шло энергичное приготовление к похоронному ритуалу. Откуда-то взялась богатая женская одежда, новенькая прялка, резные чаши с зерном, медом и молоком, просторный гроб-домовина, рассчитанный на крупного мужчину. Всю ночь Дарник просидел у тела матери, привыкая к потере. Не один раз слезы накатывались ему на глаза, но потом высыхали – даже в малом не позволял он себе подчиниться своим чувствам.
Утром, щедро расплатившись со смердами, Рыбья Кровь со всем обозом выехал в Перегуд. За тяжелую бессонную ночь принял твердое решение: хоронить мать у Перегуда и владеть им, несмотря ни на что. К счастью, сопротивление старейшин преодолевать не пришлось, на его княжение они дали утвердительный ответ и для сожжения выделили лучшее место. Пока выкладывали сруб из сухих бревен и устанавливали на него сани с домовиной, съестными припасами и женскими хозяйственными принадлежностями, нужными Маланке в потустороннем мире, перегудский жрец оглашал округу бесконечными славословиями в ее честь. Дарник сам поднес пылающий факел к пучкам соломы, торчащим из сруба. Тризна сопровождалась жалобными песнями и завываниями местных плакальщиц. Присутствующие были довольны – похоронный обряд проходил на самом высоком уровне. Погребальный костер горел до вечера, наутро на сером пепелище стали выкладывать малый каменный курган, а вокруг него из жердей сооружать легкий забор, дабы ничто не мешало ветру покрыть трехсаженную горку плодородным слоем земли с семенами деревьев и кустов.
Молодость не может долго пребывать в печали, и скоро Дарник вернулся в свое привычное ровное настроение. Первую ночь в городе он пожелал провести именно в той горнице, где полтора года назад ему так хорошо спалось. Прежние две пожилые женщины были на месте и с готовностью согласились приготовить ему большую кадку с горячей водой, в которой он испытал тогда редкостное удовольствие. После ночевок на снегу это оказалось еще большим наслаждением. Умиротворенный, в чистом белье, он уже улегся на пышный пуховик, когда услышал за дверью резкий женский голос. Кто-то пререкался с его сторожами-арсами. Эта была та самая вдова, ночь с которой он выиграл в честном поединке. Тогда он не захотел воспользоваться наградой, теперь она пришла к нему во второй раз. Звали женщину Друей. Когда у мужчины и женщины есть общее, пусть даже небольшое прошлое, их отношения складываются совсем иначе, чем когда они все начинают с нуля. Так было и на сей раз. За простыми словами скрывалась некая гораздо более важная недосказанность.
– Узнаешь ли ты меня? – спросила Друя, когда они в горнице остались одни.
– Узнаю. А как тот молодец, что тогда был с тобой вместо меня? – поинтересовался он.
– Еще один раз приходил, а потом уехал из Перегуда.
– Ну а как с рождением богатыря?
– Не всегда получается так, как хочется, – застенчиво отвечала она. – Мне сказали, что у тебя четыре жены.
– Было пять, но одну пришлось казнить.
