Тем страшнее было это зрелище, что все окрест стояло в недвижности: среди всего блеска и искрения на деревьях не шевелилось ни веточки, ни единой иголочки, пока наконец по прошествии недолгого времени наш взор не останавливался на очередном согнутом в дугу дереве, которое клонили к земле нависшие на нем ледяные сосульки. Мы все еще ждали, не трогаясь с места, и смотрели, - неизвестно, изумление или страх мешали нам въезжать во всю эту вещь. Наша лошадь, видимо, разделяла подобные же чувства, потому что несчастное животное, осторожно подтягивая ноги, несколькими рывками сумело-таки чуть подать сани назад. Пока же мы продолжали стоять на месте и смотреть, - ни один из нас не проронил ни слова, - мы вдруг услышали звук падения, - его за сегодняшний день уже довелось нам слышать дважды. Падению предшествовал оглушительный треск, напоминающий звонкий вскрик, затем следовал сдержанный стон, свист или вой, наконец раздавался тупой, грохочущий звук удара о землю, и могучий ствол дерева лежал на земле. Словно эхо выстрела волной прокатилось по лесу, по густым гасившим его сплетениям ветвей; теперь в воздухе стояло лишь позванивание и позвякивание, как будто кто-то тряс и перемешивал бесконечное множество осколков стекла, - наконец все сделалось как прежде, деревья стояли и высились, как всегда, все оставалось недвижным, и только тянулся, словно застыв на месте, прежний шорох и шум. Занимательно было наблюдать, как совсем рядом с нами на землю срывалась веточка, или ветвь, или кусок льда, - не видно было, откуда они падают, а только они проносились мимо быстро, как молния, слышен был тупой звук падения, но нельзя было уследить, как внезапно взметывалась ввысь освободившаяся от тяжести льда ветвь, и все опять замирало, и вся застылость длилась, как и прежде.
Теперь нам стало понятно, что въехать в лес мы не можем. Где-нибудь путь наверняка преграждало всеми своими ветвями упавшее поперек дороги дерево, - перебраться через него мы не смогли бы, не сумели бы и объехать его, потому что деревья растут очень часто, их ветки и иглы сплетаются друг с другом, а снег лежит по самые ветки и сплетения нижнего яруса ветвей, а если бы мы тогда повернули назад, пытаясь ехать тем самым путем, по которому углубились в лес, и если бы тем временем на дорогу легло хоть одно дерево, то мы бы и застряли где-нибудь среди леса. Дождь лил не переставая, мы сами обросли толстым слоем льда, так что не могли и пошевелиться, не ломая наледь, сани, покрытые ледяной глазурью, отяжелели. Рыжий нес свое бремя, - в деревьях же если где и прибывало льда хоть на самую малую унцию, то приходила им пора ломаться - и ветвям и целым могучим стволам, и сосульки, на кончиках острые, как колья, готовы были падать наземь, - и без того перед нами лежало множество раскиданных во все стороны льдинок, а пока мы стояли на месте, издали доносился не один тяжелый тупой удар. Оглядываясь в ту сторону, откуда мы пришли, мы не видели на полях, ни где-нибудь в целой местности ни одного живого существа. Только я да Томас и Рыжий - вот и все, кто разгуливал туг на воле.
Я сказал Томасу, что надо поворачивать назад. Мы вышли, отрясли сколько могли свою одежду и освободили гриву Рыжего от нависшего на ней льда, о котором нам подумалось тут, что нарастал он теперь куда быстрее, чем поутру, - то ли оттого, что утром мы внимательно, не отрываясь, наблюдали за этим явлением, так что происходящее и могло представиться нам более медленным, чем теперь, ближе к вечеру, когда нам надо было думать о других вещах и когда мы только по прошествии времени заметили, каким толстым покрылись льдом; то ли действительно стало холоднее, а дождь припустил еще сильнее. Мы этого не знали. Томас развернул Рыжего и сани, и мы как можно быстрее покатили к Эйдунским холмам'.
К цитируемому тексту Штифтера Хайдеггер прибавляет всего лишь несколько фраз. Одна из них звучит так: 'Это состояние леса, эту его обледенелость, Штифтер называет просто - 'вещь'. 'Неизвестно, изумление или страх мешали нам въезжать во всю эту вещь'. В современном бытовом жаргоне русского языка словосочетание 'въезжать во всю эту вещь' означает понимать что-либо, участвовать в чем-либо, разбираться в чем-либо, увлекаться чем-либо. Данную вещь, громоздко размещенную прямо в тексте, приходится объезжать стороной. Она, как больной дядя у Пушкина, способна заставить уважать себя, но участие в ней смертельно. Здесь, как нигде и никогда прежде или впоследствии, Хайдег- геру удалось (с помощью классика) показать, что вещь это западня, из нее нет выхода. Вещь это смерть. И только избранные, особенно искусные шаманы, могут, на глазах у изумленной и испуганной публики, входить в вещь и возвращаться обратно из ее недр, откуда исходит оглушительный треск. Если воспринимать Хайдеггера как героя волшебной сказки, то можно сказать, что, убегая, он бросил за спину три вещи, и все эти три вещи были чужими, принадлежащими кому-то другому. Эти вещи не были украдены или взяты в долг (потому что украсть или одолжить можно только у живого), они были найдены, подобраны, как подбирают драгоценности, чей законный хозяин умер, а наследники неизвестны.
Сначала Хайдеггер бросил за спину башмаки Ван Гога. Бросок был эффектен, но не эффективен. 'Башмаки' пробили дыру и образовали пропасть может быть даже и бездонную, но настолько узкую, как скважина, что перепрыгнуть ее для преследующих не составило труда. Затем он бросил за спину 'лампу' Мерике. 'Лампа' несколько затормозила движение настигающих. Погоня - ситуация архаическая, и все участники этой игры подчиняются логике архаизаций. А в соответствии с этой логикой, старая и недействующая лампа может оказаться лампой Алладина - ее следует 'потереть' или об нее следует потереться, то ли вызывая джинна, то ли используя ее в качестве сексуального возбудителя, то ли призывая к жизни самые древние, примитивные способы добывания огня. Но вместо огня, джинна и возбуждения эта лампа порождает только память, наполненную сияющей пустотой: память о забвении, то есть о том, что будет, о грядущем. Поскольку нам, прежде всего, надлежит помнить о будущем, о том, что в будущем мы все забудем. Наконец Хайдеггер, уже почти настигнутый, бросил за спину лес во льду Адальберта Штифтера. На этот раз он победил. Лес во льду оказался непреодолимым препятствием: его 'объезд' занимает слишком много времени.
'- Ах, господин доктор, - восклицали они. - Ах, господин доктор, откуда же вы в такой страшный день?
- От старухи Дубе и от Эйдунских холмов, - отвечал я'.
Андерсен мог бы рассказать о Хайдеггере, также как он рассказал мрачную сказку о Восточном ветре, Вольдемаре До и его четырех дочерях. Из глубины этой мрачности, как из черного яйца, могла бы вылупиться некоторая толика 'светлой печали', чтобы окутать, 'опушить' Хайдеггера навсегда. Но, к сожалению, Андерсен умер задолго до того, как Хайдеггер преобразовал 'кроткий дух серьезности' в суровую (и не вполне достоверную) серьезность пребывания. Теперь разве что 'Медгерменевтика' может говорить о Хайдеггере сентиментально - делать то, что должен был бы делать Андерсен. Году в 1989-ом мы написали бы, наверное, так:
Каждой из вещей, найденных Хайдеггером, можно без труда подобрать тот или иной адекват в сказках Андерсена: 'башмаки' это 'Ботинки счастья', которые способны осчастливить, лишь убивая. 'Лампа' это 'Старый фонарь', вокруг которого уже во времена Андерсена велась дискуссия относительно Lucet и (или) videtur, причем дискутирующими были такие конкуренты в деле свечения, как луна.гнилушка, светлячок и рыбья голова. Что же касается страшного леса во льду, то туда уходят все нити андерсеновских сюжетов, поскольку в центре этого леса царствует дыхание Снежной Королевы - не леденящее, а согревающее дыхание, помогающее человеку не страшиться и не избегать холода, как не избегает холода вещь. Снежная Королева и есть 'старуха Дубе', постоянно 'дающая дуба' и закаливающая своих прихожан, своих практикующих 'докторов'.
