спорта, увеселения, сострадания… Все тексты, объединенные в разделе 'Холод и вещи', должны были, согласно первоначальному замыслу, стать частями большого 'романа', который я предполагал назвать 'Ледяной крестик'. Я хотел написать про часы, которые есть 'внешнее сердце', но которые, в отличие от сердца, могут быть остановлены (и надолго), а затем заведены вновь. Я хотел написать также историю трофейного фонарика, попавшего в Россию вместе с немецким солдатом-оккупантом, а затем ставшего игрушкой русских детей, охотящихся в темноте за кладами и совокупляющимися парочками. Фонарик 'видит' только тогда, когда светит, поэтому важные звенья сюжета выпадают из его исповеди. Фонарик украшен свастикой и немецким орлом, также как зеркальце было украшено кремлевской башней и красной звездочкой. Можно было бы написать также про искренний и честный листок бумаги, который любил правду, но никому не в силах был сообщить, что написанное на нем - ложь. Что-то можно было бы написать и от лица топора, которым Раскольников расколол старуху, как бревно. От лица ядерной кнопки, которая (единственная из кнопок, как она жалуется себе) не испытала нежного и властного нажатия человеческого пальца, который бы сладостно вдавил ее в глубину 'орбиты'. Она несчастна. Она не знает, почему обречена на печальное прозябание в девственности. Она ведь была создана для Пальца. Не для кончика ли Пальца, не для 'подушечки' ли его предназначена уютная выемка на поверхности кнопки? От лица бомбы с часовым механизмом, которая (отсчитывая время, оставшееся до взрыва) сочувственно подслушивает разговоры старых генералов о стариковских недомоганиях и заботах, собравшихся в штабе, куда она подложена террористами. Можно было бы написать от лица компьютера, заведующего секретной информацией и самоотверженно борющегося против вирусов, запущенных в него злоумышленниками-хакерами. Можно было бы написать и от лица презерватива, который рожден для того, чтобы предотвратить одно (и только одно) рождение. От лица таблетки, которая рассечена пополам - одна половина ее растворяется в теле человека, принося исцеление или же облегчение, другая - ожидает своей очереди, прикрытая в своем 'домике' серебристой фольгой конвалюты, но так и не дожидается 'часа икс': она устаревает и ее выбрасывают.
Всего этого я не написал, отвлеченный другими делами. Может быть, отдавая должное тем прошедшим временам, я когда-нибудь еще напишу о каком-нибудь из перечисленных предметов. Отсрочка это тоже сокровище. Есть вещи, вступающие в интимные отношения с человеческим телом. Это прежде всего вещи еды, а также вещи лекарств, наркотиков и ядов. Потерянное зеркальце мечтало о том, чтобы превратиться в зеркальную пыль, оно желало проникать в одушевленные тела, чтобы своими микроскопическими фрагментами отражать людей изнутри, как зеркало тролля из 'Снежной королевы'. Такие вещи уже почти не являются вещами, они становятся снадобьем, отчасти возвращаясь к первоначальному статусу 'вещества'. Но у нас еще есть возможность рассмотреть эти 'не-вещи' в качестве вещей - это можно сделать с помощью отсрочки, которая ведь есть сокровище. Отложенная и черствеющая еда, несъеденные лакомства, непринятые лекарства - все они на время погружаются в жизнь вещей. Наркотик, попавший в распоряжение человека, который не намерен его употребить, есть вещь. Яд, хранящийся вдалеке от потенциальных самоубийц и отравителей, есть вещь. Литература это одна из наиболее длительных отсрочек. И поэтому она предоставляет возможность рассматривать и коллекционировать такие вещи.
III Еда
Около молока
На утреннике у одного из танцующих спросили: 'Что было до твоего рождения?' Тот перестал танцевать, снял с лица серпантин, подумал и ответил: 'Серая пустота. Ни вещей, ни теней, ни верха, ни низа. Только ровный свет без источника - мягкий, мутный, подернутый легким туманом. Дымка. И среди этой бескрайней серой пустоты иногда раздавался голос, непонятно откуда доносящийся. Он произносил одно только слово - 'Родина'. Больше не было ничего'.
Протягивая ей мороженое-эскимо, спросили у нее: 'Что было, родная, до твоего рождения?' Она слизнула немного мороженого, подумала и сказала: 'Серая, светлая пустота. Только ровный и пушистый свет без источника. И в глубине света, за легким туманом, вроде бы простой белый поток. За несколько секунд до моего рождения какой-то голос произнес 'Ленин'. Все. Больше не было ничего'.
Серая, светлая пустота, не имеющая ни границ, ни пределов. Бездонная, бескрайняя, бесконечно простирающаяся вверх и вниз, вперед и назад, во все стороны. В этой пустоте подвешена коробочка, размером с обычную комнату. Стены, пол и потолок сделаны из тонкой белой бумаги. Непонятно, почему то, что находится в комнате, не проваливается сквозь пол. Видимо, бумага все же очень плотная. В комнате люди и вещи. Видно, семья отдыхает. Человек лет восьмидесяти сидит на диване с книгой и читает вслух роман Шарлотты Бронте 'Джейн Эйр'. Женщина лет семидесяти пяти, закутавшись в серую пуховую шаль, вяжет, посматривая иногда сквозь стекла очков на экранчик небольшого черно-белого телевизора - там две стройные фигурки девушки и юноши (обоим лет по пятнадцать) кружатся на коньках, выписывая замысловатые фигуры на льду. Мужчина лет сорока трех внимательно следит за их танцем, одновременно неторопливо прочищая свою курительную трубку. Женщина лет тридцати пяти кормит грудью пятимесячного младенца. Юноша лет семнадцати стоит на пороге двери, повернувшись спиной к семье, с недовольным и хмурым лицом глядя в серую, светлую пустоту. Девушка лет четырнадцати в полупрозрачной ночной рубашке лежит на кровати и, улыбаясь, смотрит в потолок. Девочка лет девяти сидит за столом и делает уроки. Мальчик лет четырех, одетый в желтую пижаму, катает по полу игрушечный поезд.
На ферме приходилось вставать рано, чтобы идти доить. Когда шли с ведерками, у всех слипались глаза. Тут одного из сонных спросили: 'Что будет после твоей смерти?' Тот подумал и ответил: 'Серая, светлая пустота, бесконечно простирающаяся во все стороны. И где-то в этой пустоте висит бумажная комнатка. В комнатке все занимаются своими делами: дед читает, бабушка вяжет, папа смотрит телевизор, мама кормит младшего, сестры и братья - каждый занимается своим. И только время от времени они оглядывают комнату и друг друга в поисках меня. Вроде все в сборе, а я-то где? Куда я-то подевался?'
Есть повествования, на вид безобидные и развлекательные, на самом же деле в них скрыта бездна. Но не 'бездна смысла' или 'бездна бессмыслицы'. Какая-то другая бездна. Другая бездна.
Таким повествованием является роман Жюль Верна 'Вокруг света за 80 дней'. Возможно, этот роман - единственное откровение, приоткрывающее перед нами тайну нашей посмертной судьбы. Во всяком случае, тайну первого периода после смерти - тайну сорокаднева или мытарств души. В этом смысле можно сказать, что Жюль Верну удалось создать современную версию 'Книги мертвых'. Фог ('Анимус', имеющий форму
