давала поднять на нее взгляд, и теперь, наивно уверенный, что, оказав услугу, поставив ее, Магду, женщину моего вдоха и выдоха, в зависимое положение, вдруг сквозь стекающие с надбровных дуг капли, отчего туманилось зрение, увидел, как изменился ее облик за это время: нет, что-то внезапно и радостно прошептало во мне: она совсем не так хороша, как я предполагал. Эти морщинки у растерянных глаз и на шее, и ничего колдовского, особенного, сводящего с ума, обыкновенная аппетитная, но и доступная бабенка, и никакой истомы, как было раньше, если помните, когда она дотрагивалась до своих фантастических волос (а меня в ответ сводила судорога желания), волос, в которые теперь была вплетена знакомая веточка жасмина. И вот тут, вы только подумайте, передавая из рук в руки накидку, я, окрыленный уверенностью и умиротворенный, ибо наваждение, как мне показалось, кончилось, будто подстроил кто специально, сделал слишком большой шаг, споткнулся об ослизлую корягу и, сам того не желая, глупо, какая-то неуместная неловкость, поднял целую тучу брызг, окативших Магду, и, чтобы не упасть, схватился за ее плечо рукой. Не знаю, не укладывается в голове, трудно себе представить, как откликнулась бы Магда, не окажись у меня под ногами этой проклятой коряги. Одна секунда, сударь, но этого было достаточно, чтобы все переменилось. Споткнувшись, я потерял Магду из виду, а когда, если можно так выразиться, пришел в себя, передо мной стояла другая женщина. Да, да, сударь, постарайтесь представить, именно так: ибо Магда, разогнув плавную дугу своего тонкого стана, сбросила мою руку со своего плеча; треугольные уголки рта высокомерно изогнулись, глаза насмешливо сощурились, пока я, не успевая приспособиться к быстро меняющейся ситуации, бормотал заранее приготовленную фразу, причем, это весьма забавно, обратите внимание, характерная деталь, фраза, буквально несколько слов, была та, что сложилась в моем мозгу, пока я брел, предчувствуя награду, по мелководью, или даже раньше, когда мечтал о подобной встрече, а вот тон или даже интонация, с которой я лепетал запаздывающие по смыслу слова, интонация-то как раз и соответствовала моей растерянности, она была берегом реки моего настроения, или, если позволите, эхом жидкости, повторяющим контуры пустого сосуда моей души. Не знаю, сударь, хорошо ли я описал свое состояние, возможно, скорее всего, мне не удалось припомнить все фрагменты той памятной встречи, но подавлен, надеюсь, это понятно, я был тем, что передо мной опять стояла женщина моего вдоха и выдоха, воздух моей гортани, диафрагма моего дыхания, которое, кажется, прервалось, точно каминная тяга, если задвинуть заслонку. Да, да, передо мной стояла та, которую я обожал десять лет назад, не умея ничего с этим поделать; теперь я находился так близко, что, когда она медленно, каким-то эллинским жестом, подняла вверх руку, показывая бритую подмышечную впадину, до меня донесся легкий, чуть слышный запах ее пота, который я сразу узнал, так пахнет нагретая солнцем арахисовая шелуха, да, да, не удивляйтесь, я не заблуждаюсь, не противоречу сам себе: за несколько шагов от нее исходил едва ощутимый запах полыни, но, приблизившись почти вплотную, я ощутил арахисовое благовоние - и в этот самый момент ее рука с узким запястьем швырнула обратно мокрую накидку, которая, влажно прошуршав, задела краем белого крыла за лицо. Но, милостивый государь, как же так? Простите, что перебил, но я не понял, что же получается, вы себе противоречите. Нет, должен признаться, что уже оценил использованный вами ложный пассаж: превосходно, несравненно, весьма ловко, вы как бы пунктиром показали возможный банальный поворот, и, когда мы отклонились (ибо я, вероятно, не единственный слушатель вашей занимательной истории), как бы уравновешивая силу инерции, вы совершили изысканный вираж в совершенно неожиданную сторону. Но, милый Маятник, что же вы сказали вашей пленительной пассии после десятилетней разлуки с ее телом, ибо, как мне кажется, именно метаморфозы ее плоти, осененной нимбом волшебных волос леди Годивы, производили на вас магическое впечатление? Ведь, как я понимаю, вас нимало не заботило, чем занималась восхитительная подружка вашего далекого детства, пока вы, если я правильно понял, сколачивали, и весьма удачно, кругленькое состояние на подметках и сафьяновых ремешках, и, вероятно, не только на них, не правда ли, я разве не прав, я не ошибся? Нет, я не отрицаю, вполне возможно, что сквозь прозрачный хрустальный образ желанного тела просвечивало кое- что, так сказать, из высшей природы: ваша потребность утвердить себя, подавить, избавиться от гнетущей дамокловой тяжести отказа, пережитого вами однажды на рассвете, у околицы, когда туман уже вымочил травы росой, отведенные узкой ручкой ветви кустарника еще дрожали, постепенно успокаиваясь, а вы стояли, прислушиваясь к ползущей по-пластунски тишине, не зная, что ваша жизнь превратилась в странный минерал ожидания именно сейчас, то есть несколько мгновений назад, так бывает, что говорить, это красиво, жизнь, как янтарное мгновение, судьба, как захлопнутый ставень, зачеркнутая страница биографии. Но, милый Маятник, если женщина, сыгравшая, простите за банальность, столь роковую роль в вашем ставне, то есть, пардон, я хотел сказать, в вашей судьбе, итак, если эта роковая женщина кидает вам в лицо свою собственную накидку как часть своего туалета (помню прекрасно, белое снежное поле, а на нем перекрещиваются клювами кроваво-алые аисты с лимонными ходулями ног), так вот, раз эта накидка, успевшая, правда, намокнуть, летит вам в лицо вместо благодарности за, можно сказать, почти героический поступок по спасению утопающей на водах (я имею в виду накидку), и, если я вас правильно понял, все из- за того, что вы совершенно случайно, не желая этого, ясно идиоту, окатили ее водой, каскадом брызг, с головы до ног, от кончиков волос до кончиков пальцев, ибо сами чуть не упали, споткнувшись об осклизлую корягу, и даже, опять же не нарочно, чтобы не рухнуть на глазах очаровательной шатенки в воду, как идиот, схватились (выбирая из двух зол меньшее, хотя не уверен, возможно - большее), но схватились, вы так сказали, за хрупкое девичье плечико почти тридцатилетней усталой женщины, а в ответ, как я уже сказал, вернее - вы уже сказали, вам в лицо летит мокрая как не знаю что накидка, то как же вы, простите за нескромный вопрос, умудрились оказаться с ней, с этой роковой и странной особой, в настолько горизонтальном положении, что открывали поочередно, настаиваю на этом, тыльной стороной ладони раму окна в вашей комнате, что напротив старой скрипучей лестницы на второй этаж, то есть, не знаю, употреблю ли я правильное, уместное выражение, но вошли с ней, Магдой, в состояние самой интимной близости, не правда ли, я не ошибся, не так ли? Пожалуйста, если не трудно, объясните. Да, сударь, конечно, конечно, вы не ошиблись, мы действительно сошлись с ней как голубки и были так же неразлучны, словно душа и тело, жизнь и смерть, свет и тень, но, как вы уже догадались, далеко не сразу, отнюдь, сказала графиня, а не испить ли нам кофею, то есть нет, я хотел сказать другое: отнюдь не сразу, да, да, сначала мне пришлось ее переупрямить, вы помните, мокрая накидка, задев меня по лицу, с плеском плюхнулась в воду, точно подстреленная лебедь, я замер и, знаете, так бывает, внезапно почувствовал все безразличие немотствующего вокруг пейзажа. Солнце стояло в зените, пекло нещадно, раздаривая полуденную тяжесть своих лучей пустынному противоположному берегу ручья, густо поросшему ивняком, с валунами, кое-где выглядывающими из воды, сухо-деревянному настилу мостика, чья спина почти незаметно подрагивала, вспоминая порывы ветра. Сквозь кружево листвы сквозили тающие в знойном слюдяном воздухе мятные очертания белокаменного особняка с обнаженными горлами колонн, а чуть ближе, у плоского камня, на мелководье, застыли двое, он и она, мужчина, со слегка сутулой спиной (от привычки склоняться над сапожной колодкой), с иссиня-черной бородой, с редкими струнками седины около рта, бородой, что по праздникам искусно укладывалась на сто различных завитков, напоминающих строй солдат-щитоносцев, и женщина лет тридцати со стройно-сочными формами, что просвечивали сквозь полупрозрачную желтую материю, укутывающую пружинистый изгиб тела, женщина с усталым и одновременно прекрасным и волнующе-порочным ликом, осененным пенной гривой каштановых волос с золотистым отливом, отливом и приливом, пассатом и муссоном, масоном и ессеем. Не знаю, что-то печет голову, не было бы солнечного удара, не уверен, боюсь, что нет, всем существом сомневаюсь, нужно ли рассказывать, как летел в воду мокрый ком накидки и что говорил, нагибаясь за ним, мужчина с седеющей около рта бородой (темнело в глазах, когда он опускал голову вниз, будто солнце лило тяжелое жаркое золото только на них, осколки бликов разбегались в разные стороны по зеркалу ручья), как подавал, уже не разворачивая, то, что раньше было накидкой, обратно женщине, ехидно поджимавшей верхнюю губку, имеющую контур высокого седла, каким пользуются ассирийцы, а глаза ее при этом казались печальными и глубокими, как общественный колодец в Назарете, и как немо, точно в бреду, шевелились ее губы, и как опять и опять летело в воду свернутое улиткой покрывало, и как, не выдержав, возможно, точно не знаю, но что-то такое зовущее показалось в глазах, и, шагнув вперед, вдруг обхватил ее руками, так что затрещала и зигзагом порвалась желтая муслиновая материя на спине, погружая лицо с седеющей около рта бородой в полынный запах, исходящий от ее густо рассыпавшихся волос, и горох ее кулачков застучал словно град по крыше, и вода внезапно перестала хлюпать под ногами, женщина моего вдоха и выдоха, воздух гортани моей, кажется, шептал его язык, и ветви омелы, родившись из воздуха, вдруг больно хлестнули по векам, и ее упругое тело, прогнувшись, словно сильная рыбина на лесе, рванулось последний
Вы читаете Вечный жид
