Харри загородился газетой, чтобы поесть, но только откусил от одного из этих комков целлюлозы, как услышал из-за газеты голос:
— Что за дьявол, однако!
Харри выглянул из-за газеты. За соседним столиком сидел Могиканин и смотрел прямо на него. Может, он сидел тут все это время, Харри, во всяком случае, не замечал, чтобы он входил. Его звали Последним из могикан, потому что он был, пожалуй, последним в своем роде. Раньше он был военным моряком, два раза его корабль торпедировали, а все его товарищи уже давно отправились в мир иной, — это Харри узнал от Майи. Старик сидел прямо в пальто, как всегда, и зимой и летом. Конец его козлиной бородки свисал в стакан с пивом, а на его лице — худом до того, что череп выпирал из-под кожи, — проступала сеть капилляров, таких красных линий на белой как мел коже. Из-под дряблых складок кожи на Харри таращились красные, навыкате глаза.
— Что за дьявол! — повторил он.
За свою жизнь Харри слышал столько пьяного бреда, что перестал обращать особое внимание на то, что лопочут завсегдатаи «Скрёдера», но на этот раз что-то было не так. За те годы, что он ходил сюда, это были, пожалуй, первые членораздельные слова, которые он услышал от Могиканина. Даже после того, как однажды прошлой зимой Харри ночью наткнулся на него, спящего под стеной дома на Доврегате, и, по всей видимости, спас старика от смерти на морозе, тот удостаивал его отныне лишь кивком при встрече. Сейчас, похоже, Могиканин уже посчитал, что достаточно высказался на сегодня, потому что он снова сжал губы и сосредоточился на стакане с пивом. Харри огляделся и наклонился к его столику:
— Помнишь меня, Конрад Оснес?
Старик хрюкнул и посмотрел перед собой, ничего не ответив.
— Я нашел тебя на улице в сугробе прошлой зимой. Было минус восемнадцать.
Могиканин поднял глаза к потолку.
— Там еще плохое освещение, так что я тебя еле-еле увидел. Ты мог окочуриться, Оснес.
Могиканин закрыл один красный глаз, а другим злобно посмотрел на Харри, потом поднял пол- литровый стакан.
— Да? Ну, тогда большое спасибо.
Он осторожно отпил. Потом бережно поставил стакан на стол, тщательно прицеливаясь, будто стакану полагалось стоять на каком-то строго определенном месте.
— В бандитов надо стрелять, — сказал он.
— Даже так? В кого же?
Могиканин показал скрюченным пальцем на газету Харри. Харри повернул ее к себе. На первой странице была большая фотография наголо побритого шведского неонациста.
— Всех их к стенке! — Могиканин хлопнул ладонью по столу, кто-то обернулся на них.
Харри успокаивающе махнул рукой.
— Это просто пацаны, Оснес. Успокойся. Новый год на носу.
— Пацаны? А знаешь, кем были мы? Немцам было все равно. Кьеллю было девятнадцать. А Оскару — двадцать два. Надо перестрелять их, пока их не стало больше. Это болезнь, ты должен прибить ее в зародыше.
Он ткнул указательным пальцем в Харри.
— Сидел тут один из них — где ты щас. Ни черта — такие не подыхают! Ты как полицейский, ты должен их всех переловить!
— А откуда ты знаешь, что я из полиции? — удивился Харри.
— Я ж читаю газеты. Ты пристрелил тут одного типа за городом. Это хорошо, но и тут надо кокнуть парочку.
— Что-то ты разболтался сегодня, Оснес.
Могиканин захлопнул рот, еще раз недовольно посмотрел на Харри, повернулся к стене и принялся рассматривать пейжаз в рамке — вид Юнгсторгет. Харри понял, что разговор окончен, кивнул Майе, чтобы та принесла кофе, и взглянул на часы. Новое тысячелетие вот-вот должно было наступить. В четыре «Скрёдер» закрылся на «новогодние мероприятия», как гласила табличка, которую повесили на входной двери. Харри посмотрел на знакомые лица вокруг себя. Как видно, все гости уже собрались.
Эпизод 25
Госпиталь Рудольфа II, Вена, 8 июня 1944 года
Четвертую палату наполнял храп. Было тише, чем обычно ночью, никто не стонал от боли, не просыпался с криком от кошмаров. Не было слышно и городской сирены воздушной тревоги. Если этой ночью не будут бомбить, все пройдет куда проще. Она на цыпочках прокралась в палату, встала у кровати и посмотрела на него. Он сидел в кровати и при свете ночника с таким увлечением читал книгу, что не замечал ничего вокруг. А рядом во мраке стояла она. И на душе у нее был мрак.
Заметил он ее, когда стал переворачивать страницу. Он улыбнулся и тут же отложил книгу.
— Добрый вечер, Хелена. Я не знал, что ты сегодня дежуришь.
Она поднесла палец к губам и подошла ближе.
— А ты что, знаешь, когда кто дежурит? — шепотом спросила она.
Он улыбнулся.
— Я не знаю про остальных. Я знаю только, когда дежуришь ты.
— Ну и когда?
— Среда, пятница и воскресенье, потом понедельник и четверг. Потом снова среда, пятница и воскресенье. Не пугайся, это что-то вроде комплимента. Да здесь ведь и голову-то больше нечем занять. А еще я знаю, когда Хадлеру ставят клизму.
Она тихо рассмеялась.
— А ты не знаешь, что тебя выписывают?
Он удивленно посмотрел на нее.
— Тебя посылают в Венгрию, — прошептала она. — В Третью танковую дивизию.
— Танковую дивизию? Но это же вермахт. Меня не могут туда направить, я норвежец.
— Я знаю.
— А зачем мне в Венгрию, я…
— Тсс, ты разбудишь остальных, Урия. Я читала приказ. Боюсь, с этим ничего не поделаешь.
— Но это же какая-то ошибка. Это…
Он уронил книгу с одеяла, и та со стуком упала на пол. Хелена наклонилась и подняла ее. На обложке, ниже названия «Приключения Гекльберри Финна», был нарисован оборванный мальчик на деревянном плоту. Было ясно, что Урия раздражен.
— Это не моя война, — сказал он, стиснув зубы.
— И это я знаю, — прошептала она и положила книгу в его сумку под стулом.
— Что ты там делаешь? — спросил он.
— Слушай меня, Урия, у нас мало времени.
— Времени?
— Дежурные будут делать обход через полчаса. Тебе нужно успеть до этого времени.
Он снял с ночника абажур, чтобы лучше видеть ее в темноте.
— Что происходит, Хелена?
Она сглотнула.
— И почему ты сегодня не в халате?
Этого она боялась больше всего. Не того, что соврала матери, будто на пару дней уезжает к сестре в Зальцбург. Не того, что подговорила сына лесничего довезти ее до госпиталя и теперь он ждал ее у ворот. И даже не того, что решила бросить все свои вещи, свою церковь и спокойную жизнь в Венском лесу, только бы рассказать ему обо всем: как она его любит, как она готова пожертвовать ради него своей жизнью,
