— Несколько месяцев спустя я получила от него открытку, — ответила она. — Он писал, что у него остались кое-какие вещи Даниеля, в том числе русская форменная шапка, — что-то вроде трофея. Странно немножко — но на войне такое не редкость.
— Эта открытка, она у вас…
Сигне Юль покачала головой.
— Вы помните обратный адрес?
— Нет. Помню только, что, прочитав его, я подумала о чем-то зеленом и деревенском и решила, что у Гюдбранна все хорошо.
Харри встал.
— А как этот Фёуке обо мне узнал? — спросила Сигне Юль.
— Ну-у… — Харри даже не знал, как об этом рассказать, но хозяйка опередила его.
— Все легионеры слышали обо мне. — Она улыбнулась, но ее глаза были грустными. — О женщине, которая продала душу дьяволу, чтобы ей скостили срок. Они ведь так думают?
— Не знаю, — сказал Харри. Он почувствовал, что пора уходить. Подумать только, они в каких-то двух кварталах от шумного Рингвейена, а тихо, как на берегу горного озера!
— Знаете, я так его больше и не увидела, — сказала Сигне Юль. — Даниеля. После того, как он умер.
Она сосредоточилась на какой-то точке перед собой.
— Военный медик передал мне его поздравление с Новым годом, а через три дня я увидела Даниеля в списке погибших. Я в это не поверила, отказывалась верить, пока не увижу его труп. И меня привезли к братской могиле на участке «Север», где сжигали мертвецов. Я спустилась в могилу и стала искать его. Я шла от одного обгорелого трупа к другому и заглядывала в их пустые черные глазницы. Но Даниеля среди них не было. Мне сказали, что я навряд ли смогла бы его узнать, но я ответила, что они ошибаются. Тогда мне сказали, что его, наверное, положили в одну из тех могил, которые уже засыпали землей. Не знаю, но я его так и не увидела.
Она вздрогнула, Харри откашлялся:
— Спасибо за кофе, госпожа Юль.
Она проводила его до двери. Одеваясь в прихожей, Харри пытался найти хоть в каком-нибудь из портретов на стене черты Сигне Юль, но тщетно.
— Эвену нужно про это знать? — спросила она, открывая Харри дверь.
Харри с удивлением посмотрел на нее.
— Я имею в виду — про то, о чем мы с вами говорили? — поспешила объяснить хозяйка. — О войне и… Даниеле.
— Ну-у… Если вам этого не хочется, то не стоит.
— Но он заметит, что вы приходили. Давайте просто скажем, что вы подождали его, а потом пошли по своим делам?
В ее взгляде читалась мольба. И что-то еще.
Что именно, Харри понял, только когда выехал на Рингвейен, открыл окно привычному оглушающему реву автомобилей, и недавняя тишина тут же улетучилась из памяти. Страх. В глазах Сигне Юль был страх. Она чего-то боится.
Эпизод 70
Особняк Браннхёуга, Нурберг, 9 мая 2000 года
Бернт Браннхёуг постучал ножом по краю хрустального бокала, отодвинул стул и, поднеся к губам салфетку, откашлялся. Он еле заметно ухмылялся, заранее предвкушая каждый пассаж своей речи, обращенной к гостям: начальнику полиции округа Осло Анне Стёрксен с супругом и Курту Мейрику с супругой.
— Дорогие друзья и коллеги!
Краем глаза он видел, как его жена натужно улыбается гостям, будто желая сказать: «Сожалею, что вам приходится это выслушивать, но я ничем не могу вам помочь».
Этим вечером Браннхёуг говорил о дружбе и солидарности. О том, как важно силам добра быть верными долгу и противостоять той посредственности, безответственности и некомпетентности на высшем уровне, которые при демократической форме государственного устройства неизбежны. Ведь бесполезно ожидать, что все эти избранные голосованием домохозяйки и крестьяне поймут всю сложность устройства того механизма, которым их поставили управлять.
— Величайшее достижение демократии — она сама, — сказал Браннхёуг. Данную формулировку он у кого-то беззастенчиво спер, теперь выдавал за свою. — Но это не означает, что у демократии нет своих издержек. Когда каменщик становится министром финансов…
Время от времени он поглядывал, слушает ли его начальник полиции, потом рассказывал какую- нибудь забавную историю о демократизации в одной из бывших африканских колоний, где когда-то был послом. Браннхёуг машинально пересказывал то, что уже не раз произносил в других компаниях, а сейчас мысли его, как и в последние несколько недель, занимала Ракель Фёуке.
Она была крепким бастионом, и Браннхёугу уже стало казаться, что лучше прекратить осаду. Он и так потратил на нее слишком много времени.
Браннхёуг вспоминал свои последние маневры. Ничего бы не вышло, не будь начальником СБП Курт Мейрик. Во-первых, нужно было убрать этого Харри Холе. Убрать с дороги, с глаз долой, подальше от Осло, от Ракели и всех остальных.
Браннхёуг позвонил Курту и сказал, что источник в редакции «Дагбладет» сообщил ему, что в журналистской среде ходят слухи, будто осенью, во время визита Клинтона в Осло, «что-то произошло». Нужно быстро принять меры, спрятать Холе туда, где пресса до него не доберется, не так ли?
Курт хмыкнул и ответил: «Н-да-а». В конце концов, пока то дело не забыто, у Браннхёуга на руках все козыри. Вообще-то Браннхёуг сомневался, что Мейрик хоть сколько-нибудь ему поверил. Но это его особо не беспокоило. Через пару дней Курт позвонил и сказал, что Харри Холе отправлен «на фронт» — в какое-то захолустье в Швеции. Браннхёуг потирал руки. Теперь ничто не могло помешать его планам насчет Ракели.
— Наша демократия — как красивая, улыбчивая, но слегка наивная девчушка. То, что силы добра держатся вместе, вовсе не значит, что власть в нашем обществе захватила элита. Нет, это просто единственная гарантия того, что нашу дочурку-демократию не охмурят и власть не перейдет в руки нежелательных людей. Именно поэтому верность долгу, эта полузабытая добродетель, в нашем кругу не только желаема, но совершенно необходима. Да, наш долг…
Когда все уселись в глубокие кресла в гостиной; Браннхёуг пустил по кругу свой портсигар с кубинскими сигарами, подарок норвежского генерального консула в Гаване.
— Кубинки свертывают их бедрами, — подмигнув, шепнул Браннхёуг мужу Анны Стёрксен, но тот, кажется, не понял. Он был какой-то скованный и скучный, этот ее муж, как его там зовут? Двойное имя. Господи, неужели забыл? Тур-Эрик! Его зовут Тур-Эрик! — Еще коньяку, Тур-Эрик?
Тур-Эрик сдержанно улыбнулся своими поджатыми тонкими губами и покачал головой. Наверняка аскет из тех, кто пробегают по пятьдесят километров в неделю, подумал Браннхёуг. Все в этом человеке было тощее: тело, лицо, редкие волосы. Браннхёуг видел, как во время его речи Тур-Эрик переглядывался с женой, будто намекая на что-то, известное только им двоим. Необязательно, что это имеет отношение к его речи.
— Разумно, — недовольно сказал Браннхёуг. — Надо думать и о завтрашнем дне, не так ли?
Вдруг в дверях показалась Эльса:
— Тебя к телефону, Бернт.
— У нас гости, Эльса.
— Это из «Дагбладет».
— Я возьму трубку в кабинете.
