Он услышал, как Ракель взяла со стола письмо, расстегнула сумку.
— В следующий раз не нужно будет пить так много, — сказал Браннхёуг. — Это и к тебе относится.
Она не ответила.
— На следующей неделе, Ракель. На этом же месте, в это же время. Не забудешь?
— Как я могу забыть, — ответила она.
Послышались шаги, открылась и закрылась дверь. Ракель ушла.
Браннхёуг поднялся, приготовил себе еще один коктейль. Содовая с «Джеймсоном» — единственное приличное… Он осторожно выпил его. Потом снова лег.
Было около полуночи. Браннхёуг закрыл глаза, но сон не шел. Из соседнего номера доносились какие-то звуки — должно быть, смотрели телевизор. Платный канал для взрослых. А может быть, и нет. Стоны вполне натуральные. За окном послышался визг полицейской сирены. Черт! Браннхёуг заворочался. На этой мягкой кровати спина всегда затекает. Ему никогда не нравилось спать здесь, не только из-за кровати. Эта желтая комната всегда была и оставалась гостиничным номером, чужим местом.
Браннхёуг сказал жене, что отправляется на встречу в Ларвике. На ее вопрос, в каком отеле они будут жить, он, как всегда, ответил, что в отеле «Рика». И добавил, что позвонит ей, если будет не слишком поздно. Но ты ведь знаешь, дорогая, что такое эти официальные ужины.
Впрочем, его жене не на что жаловаться, Браннхёуг обеспечил ей такую жизнь, на какую Эльса вряд ли могла надеяться, со своим-то прошлым. Она увидела мир, пожила в роскошных посольских гостиницах с огромным штатом прислуги, побывала в самых красивых городах мира, выучила языки. Ей в своей жизни не пришлось пальцем о палец ударить. Что бы она делала без мужа? Она, человек, никогда в жизни не работавший! Браннхёуг был для нее опорой в жизни, семьей, короче говоря, всем. И его не слишком заботило, что думает Эльса.
Однако в эту минуту Браннхёуг думал о ней. Сейчас ему хотелось быть с ней. Ощущать рядом ее знакомое, теплое тело, ее руку на своей груди.
Браннхёуг снова посмотрел на часы. Можно сказать, что ужин закончился рано, и он решил поехать домой. К тому же она будет рада, она так не любит оставаться ночью одна в их большом доме.
Браннхёуг лежал и слушал звуки из соседней комнаты.
Потом быстро поднялся и начал одеваться.
Старик уже не старик. Он танцует. Играет медленный вальс, она прижалась щекой к его шее. Они танцуют уже долго, они вспотели, ее прикосновения обжигают. Он чувствует, что она улыбается. Ему хочется танцевать и танцевать, пока дом не сгорит дотла, пока не начнется новый день, пока они не откроют глаза и не увидят, что оба теперь в совершенно другом месте.
Она шепчет ему что-то, но музыка играет слишком громко.
— Что? — спрашивает он.
— Просыпайся, — шепчет она ему в самое ухо.
Старик открыл глаза. Несколько раз сморгнул в темноте и услышал, как подъезжает автомобиль. Он перевернулся на живот, тихо вздохнул, с трудом вытащил из-под себя руку. Его разбудил щелчок гаражного замка. Старик увидел, как «вольво» въезжает в гараж, как за машиной смыкается темнота. Правая рука онемела. Через несколько секунд этот человек снова выйдет, при свете фонаря будет запирать гараж, а потом… будет слишком поздно.
Старик отчаянно дернул «молнию» спального мешка, высвободил левую руку. В кровь брызнул адреналин, но сон по-прежнему окутывал сознание мягкой дымкой, скрадывая звуки и делая все вокруг мутным. Дверь гаража захлопнулась.
Теперь обе руки были свободны. Было светло от звезд, старик достал винтовку и стал прицеливаться. Быстрее, быстрее! Он прижался щекой к прикладу, посмотрел в прицел. Ничего не видно. Он сморгнул. Дрожащими пальцами размотал тряпку, которую накрутил на прицел, чтобы линза не обмерзла. Так! Опять щеку — к прикладу. Что теперь? Гараж не в фокусе, вероятно, сбилась настройка. Старик услышал, как щелкнул гаражный замок. Отрегулировав прицел, старик увидел в фокусе мужчину. Высокий, широкоплечий, в черном шерстяном пальто. Он стоял, повернувшись к старику спиной. Старик еще пару раз моргнул. Сон по-прежнему висел перед глазами легким туманом.
Старик хотел, чтобы мужчина повернулся к нему лицом, чтобы не вышло ошибки. Палец нащупал курок. С тем оружием, к которому он привык, было проще, тогда он целился и стрелял не задумываясь, как машина. Старик постарался дышать ровнее. Убить человека несложно. Если у тебя уже есть опыт. Когда в 1863 году началась битва при Геттисберге, две роты новичков, стоя в пятидесяти метрах друг напротив друга, долго стреляли, но ни раненых, ни убитых не было. Не потому что не умели стрелять, а потому, что они стреляли поверх голов. Они попросту не могли переступить грань и убить человека. Но когда один солдат все же сделал это…
Мужчина у гаража повернулся. В прицел казалось, будто он смотрит прямо на старика. Без сомнения, это тот самый человек. Его торс занимал почти все перекрестье прицела. Туман перед глазами стал рассеиваться, старик задержал дыхание и осторожно нажал на курок. Попасть нужно с первого выстрела, потому что вне этой полоски света перед гаражом не было видно решительно ничего. Время замерло. Бернт Браннхёуг был покойником. Теперь сон ушел окончательно.
В какую-то тысячную долю секунды старику показалось, что он делает что-то не то. Курок остановился. Старик нажал сильнее, но курок не двигался дальше. Предохранитель. Старик знал, что теперь слишком поздно. Он нащупал предохранитель большим пальцем и поднял его. Потом уставился в прицел на пустую полоску света. Браннхёуг ушел, он направлялся к крыльцу, которое было с другой стороны дома, вниз по дороге.
Старик сморгнул. Сердце билось о ребра, как молоток. Он выдохнул воздух из ноющих легких. Проспал! Он снова сморгнул. Теперь все вокруг плыло в каком-то мареве. Слабак! Старик бессильно ударил кулаком по земле. Когда теплая слеза упала на тыльную сторону ладони, старик понял, что плачет.
Эпизод 73
Клиппан, Швеция, 11 мая 2000 года
Харри проснулся.
Через секунду он сообразил, где он. Запирая вчера вечером дверь на ключ, он сначала думал, что заснуть здесь будет невозможно. От улицы спальню отделяла только тонкая стена и окно с одинарным стеклом. Но как только закрылся магазин напротив, улица будто вымерла: ни машин, ни людей.
На ужин Харри разогрел в духовке купленную в магазине пиццу, внутренне посмеявшись: надо же — сидеть в Швеции и есть итальянскую еду, приготовленную в Норвегии. Потом он включил пыльный телевизор, который стоял в углу на ящике из-под пива. Телевизор барахлил: на всех лицах проступали зеленые пятна. Харри посмотрел документальный фильм, — где девушка рассказывает, как ее старший брат в 70-е годы отправился в кругосветное путешествие и слал ей письма изо всех уголков Земли: из Парижа, где он жил с клошарами; из израильского кибуца; из Индии, которую он объехал на поезде; из Копенгагена, где дошел до отчаяния. Фильм был сделан нехитро. Чуть-чуть динамики, но большей частью — статическая картинка и меланхолический голос за кадром. Наверное, Харри приснился этот фильм, потому что, когда он проснулся, у него перед глазами все еще стояли эти лица и пейзажи.
Звук, что разбудил Харри, доносился из кармана его пальто, висевшего на спинке стула. Пустую комнату наполнял пронзительный писк. Хотя обогреватель работал на полную мощность, в комнате было холодно. Харри встал с дивана и вытащил из пальто мобильный телефон.
— Алло?
Молчание.
— Алло?
На том конце молча дышали в трубку.
— Это ты, Сестрёныш? — Только она могла позвонить ему посреди ночи. — Что-то случилось? С Хельге?
