– У вас родилась дочь, и теперь ты ко мне не вернешься.
– Пути господни...
– Но ведь ты меня будешь помнить? Свою Амазонку?
– Ты еще сомневаешься, Оленька?
– Я не хочу тебя отпускать! Теперь, когда знаю, что с армией твоей покончено!
– Не отпускай!
– Дурак! А ребенок?
– Видишь, как все заплелось, Амазонка?
– Ты сам, Андрюшенька, все так заплел и перепутал, что распутывать придется полжизни.
– Да уж. Как армянский комсомол: создал себе трудности, а потом героически их преодолевает...
– Поручик.
– Что, Оленька?
– Я буду тебя ждать.
– Сколько?
– Долго, Андрюша. Пока не стану старой и некрасивой...
– Не дури! Ты еще должна родить детей. Без детей жизнь тосклива. Дети – это цветы.
– Хорошо, Андрюша. Рожу, я согласна! Только делать их мы начнем прямо сейчас...
А дальше... Дальше слова заканчивались. Дальше начиналась безумная страсть... Наверное, это была самая счастливая неделя в жизни Андрея. Но...
Пятнадцатого февраля фирменный поезд «Черноморец» отошел от Киевского вокзала, унося в своем чреве двадцатитрехлетнего пенсионера. Андрей уезжал из Москвы домой, в Одессу, к новой жизни. Гражданской жизни «пиджака»...
Май 1991 г. Ордена...
Жена Андрея, взяв трехмесячную Машеньку, уехала к своим родителям в Никополь. Да в общем ее можно было понять, и Андрей не был в обиде. Да и какая молодая женщина, имея грудного ребенка, сможет выдержать в доме мужа, с абсолютно разбитым здоровьем, передвигающегося на костылях и при этом гремящего безбожно? Андрей ее понимал и не винил...
«Нужно что-то делать с квартирой. Может, в военкомате помогут, все же не рядовой? Пойду попробую на днях. Мои только к осени вернутся, а вдруг повезет и сразу в свою квартиру въедем. Вот было бы здорово! Она хоть с родителями и не ругается, а все равно – на одной кухне двух хозяек быть не может...»
Они жили с родителями Андрея в двухкомнатной «хрущевке». А хотелось свое гнездо – не мог он выдерживать услышанные уже не раз среди ночи материнские всхлипы на кухне, как будто его оплакивали уже...
Да, их отношения с Аней... Хорошая, добрая, милая... Но чужая! А вот Машеньку Андрей любил. Какой- то сумасшедшей неистовой любовью отца, и проклинал себя за то, что не мог взять ее на руки. Пока не мог! Силы возвращались очень медленно. Он только клал ее на свою грудь и так мог лежать часами. И казалось, что под этим маленьким тельцем зарастали рубцы, навсегда оставшиеся в израненной душе. Что-то произошло с Андреем – так часто стало тоскливо сжиматься его сердце. И он плакал. Жестокий, бескомпромиссный, всегда уверенный в себе, Филин плакал!
– Андрюша, сходил бы ты к врачу, – частенько говорила ему Аня. – Тебе лечиться нужно. У тебя же нервы на пределе...
А он смотрел на нее молча и думал о том, что не понять ей никогда его слез. А на майские праздники они с отцом отвезли Аню и Машеньку в Никополь... Андрею стало легче. Легче оттого, что хоть один человек не будет видеть его слабости...
– Ма, я хочу сходить в магазин этот, ну ветеранский. – Семья жила не «ах как», а у Андрея все же были льготы. – Хоть посмотрю на него. Там, говорят, и крупы, и сахар, и все остальное без купонов этих можно взять.
– Сходи, сынок, и я с тобой – подскажу, что купить, и с сумками помогу, а то и не донесешь еще.
– Ладно, пойдем.
Тот май был теплый, даже жаркий. Прохожие уже натянули безрукавки и футболки. А Андрею было холодно. Глубоко, казалось, под сердце, влез какой-то ледяной осколок и морозил оттуда все тело... На нем был еще со школьного выпускного бала оставшийся серый костюм. И ведь был впору – уж очень сильно похудел Андрей за последнее свое «посещение» госпиталя Бурденко...
В магазине стоял такой гвалт, что он поначалу даже оглох на мгновение. Такие несчастные в троллейбусах и трамваях ветераны толкались в очереди почище, чем команда регби на финальном матче. Все орали матом, доказывая что-то и размахивая своими удостоверениями. Андрей отошел к окну, дожидаясь мать, вставшую в очередь, – он никогда не любил толчею у прилавков и всегда ее избегал, но сейчас просто одолевала слабость, и страшно болела нога. Ждать пришлось довольно долго, но когда, по прошествии минут сорока, он подошел к прилавку и, показав продавщице свое удостоверение, предоставил матери выбирать продукты, все и началось... Тут-то все и случилось...
... – Вы посмотрите на него, какой наглец! – где-то рядом раздался голос, и Андрея бесцеремонно толкнули в плечо. – Молоде-ожь!
Рядом с ним стоял здоровенный бугай-пенсионер. Мужику было лет шестьдесят с небольшим, но от него так и исходила волна здорового тренированного тела. Над кармашком его рубахи висела колодка орденских планок, да только... Во всем этом «фруктовом салате» не было ни одной боевой награды, одни лишь юбилейные – уж Андрей-то понимал значение орденских планок...
– Это, между прочим, магазин для ветеранов, а не для сосунков! – Мужчина напористо оттирал Андрея от прилавка, а тому ничего не оставалось, как повернуться к мужчине лицом, выставляя на обозрение лацканы своего пиджака: «Эх, ма, ну на фига же ты все это навесила?..» – Вы посмотрите-ка на него, нет, вы только посмотрите!
Мужик орал на весь магазин, привлекая внимание, и тыкал в Андрея своим жирным пальцем:
– Этот сучонок ордена-медали нацепил, так мало того – еще и планки за ранения, целых три! – «ветеран» задохнулся от возмущения. – Палочку для правдоподобия в ручонки взял! Да ты хоть знаешь, что такое ТЯЖЕЛОЕ РАНЕНИЕ?! Ты зачем, подонок, дедовские награды нацепил, не тобой заработанные?!
Что-то хрустнуло и сломалось в мозгу у Андрея...
– А ты, падаль, знаешь? – Он в упор смотрел на мужика.
– Андрюша, Андрюшенька, не надо! – мать Андрея бросилась к нему.
В магазине стояла вдруг наступившая гробовая тишина, а «ветеран», ничего не замечая, продолжал давать волю «праведному гневу»:
– Вот из-за таких сволочей нам, ветеранам, ничего и не достается. Они же все разворовали, даже дедовские ордена!.. Мы по очередям здоровье гробим, а они, – он еще раз толкнул Андрея в грудь, – уже вон и загореть успели, сволочи!
– Убери палец, шакал!
– Да я тебя, щенок, сейчас по этому прилавку размаж-ж-ж... – Он, наверное, и сам не понял, как оказался на коленях перед Андреем. – А-уа-у, отпусти!!! Милицию вызыва-уа!!!
Андрей крепко сжимал загнутый далеко вверх от кисти жирный палец «ветерана». Рядом суетилась и плакала мать, а очередь была нема, начиная, видимо, что-то соображать.
– Андрюшенька, отпусти ты этого дурака старого! – мать рвала окаменевшую руку сына на себя. – Он только два месяца, как из госпиталя, люди добрые! А награды эти его – он офицером по всем «горячим точкам» служил! Помогите мне, люди добрые, он же этого придурка убить может!..
Очередь словно окаменела.
– Дедовские, говоришь? – Андрей в упор смотрел в перепуганные глаза «ветерана». – Да уж не твои, боевые, жопой заработанные. А я поделюсь с тобой, ветеран! Может, не так завидно будет! На, держи!..
И треснула ткань пиджака под ставшими вдруг стальными пальцами. Андрей срывал награды и с кусками материи совал их за пазуху «ветерану». На это ушли все силы... Голова пошла кругом. Сначала медленно, а потом, все больше набирая обороты, завертелась каруселью очередь, и мужик, продолжавший стоять на коленях уже сам по себе. Свет медленно-медленно погас, и пропали все ощущения...
