– Сочтемся, Гриша...
– Вали отсюда, майор...
– Ну, в общем, сняли меня с той горки, Андрюха.
– Тяжко было?
– Не знаю. Мне тогда было все по фигу. С жизнью попрощаться успел...
– Тоже мне спецназ ВДВ.
– Злой ты...
– Да ладно. Не понимаешь, что ли?
– Все понимаю, командир. Чего там...
– Ну и...
– Я тогда кое-как соорудил себе гнездышко и залег за «РПК»... Сам понимаешь, рука – это еще полбеды, но вывих был такой, что и шагу не ступить. Как я на ту гору влез, до сих пор не понимаю... Вот такие-то дела. А духи шли медленно. Так что отстреливаться я начал примерно минут за десять до того, первого вертолета. А еще минут через сорок два «крокодила» проутюжили склон и меня сняли. Сам Дзюба прилетел!
– Повезло...
– В нашем деле без этого никак, сам знаешь, командир.
– Знаю-знаю...
– Потом госпиталь в Ташкенте... Какие там медсестрички, братишка-а! Это просто что-то!
– Казанова хренов.
– Каза или нова, но попасся я там всласть. Есть что вспомнить...
Часть II
Схватка Титанов
Январь 1982 г.
Комвзвода
...И опять они сидели с сигаретками в зубах на этой много слышавшей лавочке около казармы родного взвода. Взвода капитана Проценко, или просто Филина...
Буйствовала весна 90-го...
Они (в смысле группа) только-только встретили своего Филина из внеочередного отпуска после добровольного плена и ранения[28] . Они только успели «обмыть» в офицерской столовке его вторую Красную Звезду и досрочное (опять досрочное, как и «старший лейтенант») капитанское звание, в его-то 22 года от роду, и теперь отправились в расположение РДГ – ночь на носу. Кому, как не им, было знать, что спать необходимо при первой возможности – кто знает, что случится через час? Служба такая – спать ложишься в родном кубрике, а проснуться можешь за несколько тысяч километров, где-нибудь над Душанбе или Благовещенском, когда начнет реветь сирена «Ильюшина», подгоняющая к открытой аппарели. На высоте 2000 метров... И хорошо, если это будет день... Бойцы отдыхали, а их командиры беседовали неспешно, сидя не скамеечке.
– ...Ты, Игорек, так и не рассказал мне толком про свою «срочную», да прапором...
– Так а че там рассказывать? Служил себе...
– Просто так себе служил, не напрягаясь, что успел заработать «За службу...», две Красных Звезды, две МЗО и две МЗБЗ?!!
– «Звездочки» и «За боевые...» – это уже в отряде. Бате спасибо... Вторые «Отвага...» и МЗБЗ – уже при тебе – за Хайзуллу и за Фергану. Сам знаешь...
– А за Речкой?.. Расскажи, а?
– Да нечего особенно и рассказывать...
– Давай, «замок», че тя уламывать-то надо? Не первый год замужем...
– Ворошить не хочется... За те годы стольких пацанов классных потерял – до этого времени ком в горле стоит...
– Расскажи, Игорек...
...Переломы и разорванные связки заживали не быстро и не медленно, а ровно столько, сколько положено молодому, крепкому организму.
За тот месяц, что Игорь провел на койке ташкентского госпиталя, ему пришлось пережить несколько событий, после которых к нему наведался подполковник-психиатр. И вердикт его был тверд и однозначен – этот паренек, молоденький сержант спецназа ВДВ, настолько психически здоров, что вряд ли его сможет что-то потрясти настолько, чтобы стать его, психиатра, пациентом. Просто свои душевные боли он носит глубоко в себе. Мальчишка отключается от всего мира и живет там, глубоко в своей душе. Нет, он, конечно же, все понимает и исполнит любой приказ, но делать это будет на полном автоматизме. Короче говоря, сержант Барзов абсолютно здоров психически, просто свои горести переживает один, видимо, поражения в спорте научили...
Первым и, наверное, самым тяжелым ударом была встреча с Виталиком Крюченковым. С его Крюком. Через две недели его ничегонеделания в госпитале...
...Игорь, как всегда, сопровождаемый медсестричкой Гилей, жгучей азиатской красавицей, направлялся на медосмотр к завотделением травматологии на своей хромированной колеснице. Гиля нежно поправляла на крутых Медведевых плечах пижамную куртку и с любовью поглядывала на мощный стриженый затылок, плавно переходящий в огромные плечи – шеи там не было, скрывали бугры мышц. Она, девушка Востока, неожиданно для себя по уши влюбилась в этого огромного нескладного парня, который был, по слухам, неробкого десятка, да и вообще... Излучал силу и надежность, несмотря на беспомощное состояние... Да и Игорю нравилась эта неприступная, гордая казашка. И он был совсем даже не прочь... Так и случилось. На третьей или четвертой перевязке. Гиля тогда шепотом просила его молчать – Восток дело тонкое, как известно, а уж родственники на Востоке... Только вот сама Гиля не могла скрывать свои чувства к Игорю. Ее горячая азиатская душа кричала и пела от любви к кяфиру[29] . Ну и что же оставалось Медведю? Если она сама говорит об этом всем и вся, то и его совесть, природного молчуна, будет, наверное, чиста. Наверное... Как-то там еще посмотрит на все это ее огромная семья? А особенно ее мужская половина – отец, дядья, братья. А их там, если собрать всех двоюродных, около сотни могло набраться – семьи-то большие.
В общем, Игорь наслаждался жаркой неистовой ненасытностью Гили и ждал последствий. Женят или башку отрежут – с них станется... Хотя, чего скрывать, Игорю нравилась Галя (это он ее так называл – Гиля уж очень непривычно для слуха), и он был не прочь связать с ней свою жизнь... Узлы, узелочки... Сколько их потом еще заплетется в скитаниях по госпитальным койкам?..
...Гиля подталкивала коляску Медведя, стараясь разминуться с такой же коляской, которую вывела из кабинета полковника ее лучшая подруга Лейла.
– Стой! Стой, говорю! – рявкнул внезапно Игорь.
Во встречной коляске сидел Крюк. Да, это был он...
– Крюча!..
– «Замок»!..
– Виталя...
– А Малыша я доволок. Тебе спасибо...
Медведь смотрел на пустой рукав его пижамы, и такая тоска рванула в сердце, что...
– Санек тоже тут. Мне говорили... Сам оклемался дня два назад. Вот видишь, клешню отрезали... – Виталий смотрел на своего бывшего «замка», на его слезы. – Ты это, Бурый... Ты завязывай это мокрое дело, братишка. Подумаешь, руку потерял! Башка-то цела...
– Моя вина!
