нетерпением ждали домой своего сумасбродного сына, особенно из армии, но теперь... Где только не висели его фотокарточки! Одного, с Леной, с друзьями-«однополчанами»... И идеальный, почти армейский порядок, что никогда не было свойственно его матери. Короче, зная домочадцев, можно было точно сказать, кто в доме хозяин, вернее, хозяйка.
«Чудеса творятся или я сплю?» – думал Медведь, заглядывая в каждую дверь.
– Что происходит в этом доме, Лен?
– В этом доме ждут своего вояку.
– А казарменный порядок тут при чем?
– А чтобы адаптация к гражданке проходила безболезненно, не отвлекая внимания на разбросанные вещи и незастеленные кровати, – есть дела и поважнее этого.
– Психолог х-х... Кхм-кхм-мм-ы!
– А вот выражевываться запрещено! – Она повернулась к Игорю, оставив в покое плиту, на которой уже что-то шипело, шкварчало и побулькивало.
– Не буду больше.
– И не будь! Там, на службе, я знаю, вы говорите на двух языках: уставной и мат. А дома, будь добр, дорогой мой муженек, говорить по-русски. Да и вообще! Перед тобой кто, солдат или молодая красивая девушка?
– «Или»! – Лена опять оказалась в медвежьих объятиях.
– Фу-у! Леший! Вонючка! – Она притворно отбивалась от Игоря. – Команда была мыться, а то у меня сгорит вся стряпня. Все! Банный день!
– Есть! – приложил Игорь руку к несуществующему козырьку и четко, словно на плацу, выполнил команду «кругом!» – «левая пятка, правый носок»...
– К пустой голове? – раздалось вслед.
– А это только ты видела и никому не скажешь. Да?
– Иди уже, Топтыгин...
Игорь вышел из кухни и, разведя руки в стороны, дотронулся до стен маленького коридорчика, словно обнимая:
– Ну, здравствуй, дом... Год не виделись...
А потом было буйное, веселое застолье. С родителями, школьными друзьями и соседями. Игоря встретили истинно по-одесски – всем гамузом. Стол ломился от разнообразия. «Когда только успела? – удивлялся Медведь жене. – Да и из чего – холодильник полупустой был, сам видел?»
Только за заботами армейскими Игорек стал забывать понемногу, как это бывало всегда. По-одесски. Когда всем гамузом... Просто все! Никто никому ничего не говорил, потому что так было испокон веку – каждый пришедший приносил с собой то, что было в доме: кто винегрет или оливье, кто свежекопченую рыбу (Одесса же!) или даже балычок(!), кто шпик или почеревочек, пироги, пирожки с чем угодно, фаршированную рыбу, фрукты-овощи от родни и, конечно же, «самограй» [48] , вкусовому разнообразию и крепости которого не было предела, а иногда и чистый спиртячок... Кто во что горазд. Но столы на таких гулянках всегда были шикарными.
И расходились с таких посиделок ближе к утру.
И уж почти перед самым рассветом угомонились Игорь и Лена, провалившись в объятиях друг друга не в сон, в какую-то тревожную полудрему...
Медведю привиделось что-то суровое, оно заставляло его тело поминутно вздрагивать и выкрикивать что-то нечленораздельное. Лена смотрела на своего такого любимого и такого незнакомого мужа, подперев щеку кулачком, и думала о своем, женском. Да так и уснула, разметав копну волос по подушке, прижавшись к такому большому и родному, беспокойному даже во сне телу...
Ее сон
– ...Вы, милочка, когда в последний раз были у гинеколога? – проговорил седовласый врач, безбожно картавя.
Если уж совсем похоже, то прозвучало это так:
– Ви, мигочка, када в посгедний газ били у гиниколуга? – Одесса. Еврейская и, надо сказать, самая надежная в плане диагноза больница. Ну и персонал соответственно – надежный – «стагая», не выговаривающая половину русского алфавита «гвардия».
– Ну-у... Не знаю... Не помню я! Не нужно было. – Лена очень стеснялась процедуры осмотра у гинеколога и потому чувствовала себя не в своей тарелке. – Да и к чему все это... Здоровая я!
– Здоговая, да. И слава богу! – улыбнулся доктор с привычной одесской фамилией Диминштейн. – Замужем?
– А что?
– Быго бы удивитегно, шо такая иженчина и ешо ничья...
– Замужем, замужем...
– Симя, значит... И шо муж?
– А шо муж?
– Укагывает у поте гица или же на печке сидит, шо тот буйвог из Мугома?
– Не понимаю я шо-то вас.
– И шо там понимать? Не понимает она! – по-одесски делано возмутился врач. – Я спгашиваю: «Муж габотает или кгутит бейцалы и погтит кгов?» Шо тут непонятного?
– А-а!.. Работает, конечно же!
– И шо он такое, позвогте спгосить?
– Военный.
– Майог? Погковник?
– Прапорщик.
– Мн-да... И в хогошем месте?
– Послушайте, Соломон Наумович, а какое это имеет отношение к моему осмотру? Вы, часом, не маньяк? Замужем, не замужем! Вам-то какая разница?!
– Газница? Повегте стагому евгею, шо мине уже без газницы! Токо, шо ви с дитем будете делать сама, есги бгаговегный не можит обэспэчить?
– Каким дитем?
– Вашим дитем, мигочка, вашим – ви вжэ имеете себе эту заботу...
– А...
– Как я вижю – а как я вижю, так мало кито видит в этом гогоде – так ви, догогуша, имеете сибе исем недель гадости.
– Какой гадости?!
– Та не гадости, а га-дос-ти! Ви шо, гусский язык не понимаите? Ви бе-ге-мен-на-я! Тепег понятно или где?
– Вы серьезно!
– Не, я тут сижу и багуюсь. Так шо? Ви таки хотите иметь сибе етот гэмбэль на усю ижизинь или оно вам надо, я спгашиваю?
– Вы!.. Вы!.. Вы что говорите?! У вас-то самих дети есть?!
Пожилой гинеколог хитро посмотрел на Лену и с легкой грустью проговорил:
– Я имел семь газ сичастие иметь сибе этот гэмбэл... Типег все выгосли и гасъехогись из дома... И шо?! Звонить в мой и моей Гозы идень гождения и говогить какии-то сгова можит любой идьет, а таки шобы ижить гядом, так это нема дугных... Так надо вам это или, я спгашиваю? Пока июноша не сказал сдгасти...
– А что, мальчик будет?
– Ну, я не ОН... Но за согок лет габоты... Мине так видится, шо таки музчина назгевает, и богшой, надо сказать, мужичище.
– Доктор!.. – Лена была вне себя от счастья. – Можно я вас поцелую?!
Она схватила ладонями лицо этого старого еврея и стала целовать, словно полоумная.
– А мине таки пгиятно, шо аж сэгцэ зайшлось, сгов нет. Но! Моя Гозочка иделала это немного иначе... И ия пгивык. Пгостите, мамочка, стагого ивгея...
