/Этот /сон я помнил до самых мельчайших подробностей.
Я встал и пошел в ванную комнату, надеясь, что мой непонятный и совсем не приятный сон бесследно исчезнет после душа, смоется вместе с ночным потом. В ванной я взглянул в зеркало, увидел свое отражение, и оно мне сильно не понравилось. Что-то было в глазах.
Что-то не так было в глазах. В них не было той самой уверенности в собственных силах и убежденности в своей правоте, которые сразу же замечали все, с кем мне приходилось контактировать. Замечали и, если эти люди стояли выше меня на ступеньках иерархической пирамиды, то сразу же начинали мне верить и доверять то, что не доверили бы кому-то другому, который стоял рядом со мной, на том же самом уровне. Эти люди, я имею в виду тех, кто принимает решения, выделяли меня из массы других бизнесменов. Естественно, предварительно изучив мое досье. А те, что стояли ниже меня на ступенях той же самой пирамиды, они мне тоже верили и охотно подчинялись, потому что чувствовали и понимали: Николай Петрович Якушев - это тот, за кого надо держаться, за кем надо идти, авось и нам что-то обломится. И обламывалось. Некоторым очень даже не слабо обламывалось. Кое-кто меня даже любил, кое для кого я был почти богом. Правда, я подозреваю, что богом я был для них временным, не тем, кому молятся всю жизнь, и их любовь ко мне была не вполне искренней.
В общем-то, я их тоже не особенно любил. И не только их, но и тех, кто стоял на верхних ступенях. Просто максимально использовал их потенциал, при этом, не забывая регулярно выплачивать - кому оклады через кассу и премии в пакетах из личного сейфа, а кому бонусы и гонорары в пластмассовых или даже кожаных кейсах. Конверты шли вниз, кейсы - наверх. Все были довольны.
Я принял сначала теплый душ, потом горячий, а потом резко - холодный. Растираясь жестким полотенцем (я специально приобрел такое, жесткое), я снова взглянул в зеркало. Выглядел я намного лучше, чем до того, как залез под душ, уверенность во взгляде вернулась. Я критически осмотрел свое тело и, в общем-то, остался доволен. Для сорока четырех я выглядел совсем даже неплохо. Все-таки занятия спортом в юные годы и тот образ жизни, которому я следовал всю остальную, взрослую, жизнь, играют свою роль.
Я напряг мышцы и втянул и без того впалый живот. Аполлон!
Бельведерский!
Брился я обычно перед сном (тоже нормальная привычка, женщинам нравится), но, потрогав отросшую за ночь щетину, решил побриться еще раз. Побрившись, смыл остатки пены холодной водой, вытерся, нанес на лицо крем после бритья и, приблизившись к зеркалу, массируя лицо, внимательно осмотрел каждую морщинку. Они были. А куда без них? Не мальчик, чай! Я оттянул нижние веки, высунул язык и констатировал, что никаких признаков скрытых заболеваний у меня нет. Правда, я не врач, но розовый язык, румянец на щеках и отсутствие желтизны на белках глаз успокаивали. Мой ночной посетитель сегодняшнего сна предсказывал мне скорую смерть. Бред! Лет тридцать я еще проживу.
Как минимум! А может быть, и больше. В моей семье все ее члены по мужской линии были долгожителями. Дед в девяносто семь ушел. Прадед, дед рассказывал, только на восьмом десятке в пятый раз женился, а помер, когда ему за сотню перевалило. Отцу моему уже семьдесят шесть, а на его еще девушки заглядываются. Отец, Петр Иванович, мужик импозантный - борода и голова не седые, с проседью. Глаза черные, как угли, за семьдесят шесть лет не выцвели. У меня глаза светло-карие, а у него черные. Трубку курит. У него их целая коллекция. Бегает трусцой по утрам, на рыбалку на водохранилище ходит, сам машину водит. Правда, автомобилем он редко пользуется, все больше ножками. Белая десятка, которую я подарил ему шесть лет назад на семидесятилетие, взамен старого 'Москвича' стоит в гараже, как новенькая.
- А куда мне на ней ездить-то? - говорит отец. - До водохранилища двадцать минут ходу, на рыбалку я и пешком схожу. Магазины тоже все рядом, да и ты молодец, не забываешь старика, продукты подбрасываешь… Была бы Альбина жива, мы бы съездили с ней куда-нибудь. За грибами хоть.
Альбина - это мама. Она умерла четыре года назад, в эту пятницу годовщина, отец вчера звонил, напоминал. Ей тогда только-только семьдесят исполнилось. Сердце прихватило, до телефона мама добраться не смогла. Отец на рыбалке был, а я в Питере с финнами контракт подписывал. Некому было неотложку вызвать. Отец винил себя за то, что его в ту минуту рядом с мамой не оказалось. А я себя. Хотя, если бы я и не поехал тогда в Питер, разве бы изменилось что? Жили мы уже тогда не вместе, да и случился приступ в двенадцать дня. Я в это время либо в офисе, либо в цехах нахожусь. Все равно я не смог бы ничего сделать. Разве что случай помог бы…
- Один по грибы съезди, - предлагал я.
- А зачем они мне? Ты же знаешь, у меня от грибов…
Я знал. Кстати, у меня та же особенность - как грибы поем, так со стулом проблемы. Странно, всегда эти грибы ел, а как сорок стукнуло, так у меня в отношении их те же симптомы, что у отца проявились.
На стене моей кухни висит календарь. Отрывной. Такой, какие раньше имелись на каждой кухне. Сейчас их почему-то перестали делать, во всяком случае, я их уже давно в продаже не видал. А может, их все же продолжают делать, просто я по магазинам ходить перестал? Этот календарь мне подарила Вика на новый 2004 год. Его изготовили по ее индивидуальному заказу в типографии газеты
'Полыноградский вестник', и она за него заплатила наверняка не слабую сумму. Впрочем, что бы она считала мои деньги? Зато наполнением этого календаря можно было гордиться. В нем не было кулинарных рецептов и полезных советов, как в обычных отрывных календарях, вместо этого обратные странички были заполнены моими изречениями, которые Вика запомнила или записала куда-нибудь.
Наверное, дневник вела, а потом решила использовать свои записи для издания этого календаря. Еще там были описания того, как в тот или иной день, мы славно проводили с ней время, с кем встречались, что заказывали на ужин. Все выходные дни были не красными, как в обычных календарях, а синими и зелеными. Суббота - синие цифры, воскресенье
- зеленые. Красными были особо памятные даты, дни, которые следовало помнить, те, о которых надо было помнить, по мнению Вики.
На страничке стояла дата - двадцать девятое февраля 2004 года.
Цифры были зеленые, а это означало, что вчера было воскресенье.
Я потянулся к календарю рукой, но вдруг моя рука замерла в сантиметре от листочка. Я знал, что, оторвав листочек с датой двадцать девятое февраля, я увижу листочек с датой первое марта. Я знал это, потому что, не далее, как вчера вечером я переворачивал лист календаря, чтобы подглядеть, не случилось ли год назад или два года назад (мы с Викой вместе уже два года) кое-чего такого, о чем я должен был помнить? По мнению Вики. Кроме того, естественно, что первое марта - это первый день весны, и цветы завтра с меня так и так.
Я прекрасно знал, какую дату увижу, но вдруг подумал: 'А если там тридцатое февраля?'.
Бред какой-то!
Я решительно оторвал листик, тихо прошуршавший перфорацией.
Первое марта.
А кто бы сомневался?
- Человек Без Тела! - громко произнес я. - Ты - плод моего воображения. Ты - мой ночной кошмар.
И подумал вдруг:
'А почему это я решил, что умру от болезни или от старости?'
Но дальше развивать свою мысль я не стал.
Оторванный лист я скомкал и выбросил в мусорное ведро, хотя Вика просила меня не выбрасывать оторванные листы. Она хотела изготовить какой-то коллаж к моему дню рождения, к сорокапятилетию, и для этой ее задумки они ей были нужны. Перебьется. Не уверен, что наши с
Викой отношения не закончатся к моему дню рождения.
Признаюсь, Вика мне уже изрядно поднадоела. Она вела себя, как моя потенциальная невеста, а ведь я ей предложения не делал. И в мыслях не было, даже в первые, сумасшедшие, дни. И вообще, спустя два года после нашего знакомства я стал замечать в Викином характере черты, которых раньше либо не было, либо она их тщательно скрывала, либо я, ослепленный страстью, сам их не замечал.
Мне не нравилось ее отношение к деньгам вообще, и к моим деньгам в частности. Вика не просто любила тратить деньги, это бы ничего, многие девицы, находящиеся на содержании у обеспеченных и
