в компании Алекса, Пугача, Лены и Юли
В 1835 году где-то под Смоленском один сумасшедший дворянин в запоздалую поддержку декабристов вздумал сделать своеобразный демарш в адрес местных властей. Имя этого почтенного господина мы по известным причинам держим в секрете. Он проснулся утром и, мечтая о чем-то очень вызывающем, вызвал к себе своего приказчика и приказал отпустить на волю всех своих крестьян числом около ста душ, не считая женщин и детей. Приказчик подчинился воле барина и, оформивши на всех крестьян вольные, поинтересовался у барина, что же ему делать дальше? Барин ничего-то ему не ответил, так как был занят: он скакал на воображаемой лошади по своей спальне и, запрыгивая на кровать, размахивал своей саблей, разрубая всех своих воображаемых противников на мелкие кусочки. Приказчик понял, что не время задавать вопросы, вернулся к себе и принялся управлять имением барина, как и раньше, спалив вольные в печке.
Звали приказчика Игнат Протопопов, был он малый на дела предприимчивый и на дух легок, поэтому и с хозяевами жил душа в душу и с крестьянами ладил. Управлял он имением умело, с выгодою, о чем был взласкан и мнением публичным и деньгами, которых у него водилось в достатке. После описанного случая с вольными Игнат проуправлял имением еще больше тридцати лет, связав всю свою судьбу с теми местами, навещая, однако, ярмарочные торги в Менске, Вильно и
Смоленске. В 1839 году он женился на местной молодой девке-красавице, которая вскоре после свадьбы принесла ему сына, нареченного Василием. Он похоронил своего сумасшедшего хозяина в
1865 году и стал терпеливо дожидаться его сына, которому по завещанию отошло имение.
Наследник добирался до могилы отца почти год, а приехав, прочитал завещание, сходил к родителю на могилу, выслушал доклад Игната о состоянии дел в имении, и, взгянув на Игната как-то странно, уехал.
Через два дня в имение приехали жандармы, заломали Игнату руки, кинули его в телегу и увезли, не объясняя ничего.
Молодому Василию в те годы было уже двадцать шесть, он, удивившись изрядно тому, что произошло, поехал в Смоленск за отцом, достав из отцовского тайника пятьсот рублей, деньги по тем временам немалые. Мать проводила его в путь, благословив напоследок. В
Смоленске Василий Игнатьевич уже бывал, он приезжал в этот город не раз с отцом торговать на ярмарках. Он быстро нашел жандармерию и спросил об отце. Писчий за конторкой охотно рассказал за полтину, что отца его судили за воровство по навету нового хозяина, и путь бедному Игнату на старости лет был заказан на каторгу вместе с семьей.
Василий за пять рублей купил себе минутку разговора с отцом, и за двести откупил от каторги мать и себя. Отец был грязен, измотан, разбит, но спокоен. Он наказал Василию на прощанье быть человеком свободным и только на себя работать. Мести наказал не нести и просил простить его, если обидел где.
Игната угнали на каторгу, где тот, скорее всего, умер от чахотки, холода и голода. Старые там не выживали. Василий же вернулся со страшной новостью домой, где хозяйничал уже новый приказчик от нового хозяина. Протопоповых он не трогал, не те времена были, - крестьяне могли зашибить, так как симпатизировали несчастным. Мать поседела от горя, а Василий Игнатьевич покинул деревню и подался в
Менск. От отца он научился многому, как хозяйство вести, как в торгах участвовать, грамоте и счету разумел, конечно, знал от отца про некоторых купцов в Менске, к которым и обратился за советом.
Посмеявшись вволю над парнем, который уж больно молод был для купечества, знакомый отца пан Маркович посоветовал ему посмотреть на то, что продается в округе, а деньги на дело посоветовал взять у ростовщика в Пинске под его, Марковича, честное слово. Через год после того Василий Игнатьевич купил под Менском небольшую спичечную фабрику, сделав все так, как посоветовал пан Маркович. Работа не показалась ему медом, но лучшего Василий и не знал. Он вставал каждый день в шесть часов и ложился к полуночи, отрабатывая долг и проценты по нему. Так минули десять лет, в январе 1879 года Василий
Игнатьевич, тридцатидевятилетним купцом рассчитался полностью с ростовщиком по долгам и по процентам.
В тридцать девять лет он наконец-то смог вздохнуть полной грудью и осмотреться по сторонам. Годы работы и лишений не прошли даром. Он был невысоким, но не худым мужчиной, о котором можно было было сказать красивый, если бы не кустистые брови и выбритые до синевы щеки, которые старили его немного, как и сеть морщин прорезавших весь его лоб. Он одевался аккуратно по-купечески, стараясь в одежде и манерами походить на пана Марковича. Фабрика была большим и успешным предприятием, через год обещали освободиться немалые деньги, на которые Василий Игнатьевич решил уже построить лесопилку и жениться. Супружество он присмотрел себе очень правильное, Чеслава
Маркович была девицей на выданье, красавица и дочь своего отца.
Он привез из деревни старуху-мать, которая уже и мечтать не могла о том, что ей выпадет поняньчить внуков, и послал сватов в дом
Марковичей. Осень 1880 года Василий Игнатьевич встретил в новом доме, купленом задешево у вдовы какого-то дворянина в самом Менске.
И зажил в достатке и счастии с женой и двумя близнецами-сыновьями, названными Игнатом и Парамоном. Казалось, жизнь устроилась, если бы не один странный эпизод.
Это произошло поздним ноябрем 1883 года. Как только стемнело,
Чеслава уложила мальчиков спать и поднялась к мужу в кабинет.
Василий Игнатьевич поднял голову, услышав ее шаги, и сладко потянулся. Он тоже хотел бы отправиться в теплую постель, а не сидеть здесь в холодном кабинете, который еле-еле топился небольшой печкой, одиноко потрескивающей дровами в углу.
- Как малыши? - спросил он входящую жену.
- Перебесятся и уснут, Вася. Тебе ужин подогреть?
- Нет, не надо, - ответил он. - Горячего вина сделай - холодно.
Он подсчитал выручку и траты за день, запер деньги и бумаги в сейф, который привезли ему в прошлом месяце из Немчины. Умывая руки воздухом, чтобы согрелись, Василий Игнатьевич спустился вниз в гостиную, где жена уже накрыла стол перед камином, поставив закутанный в полотенце кувшин с горячим вином, две глиняных кружки и тарелку с ломаным домашним хлебом.
Он сел на теплый пол поближе к камину и взял протянутую Чеславой кружку с вином. Глоток за глотком он постепенно согревался, теплота обволакивала его с ног до головы, наполняя его неповторимым чувством мира и домашнего уюта. Рядом в кресле сидела, прижавшись щекой к горячей кружке, Чеслава, она завороженно смотрела в камин на разбегающиеся огоньки, перескакивающие с полена на полено и убегающие куда-то наверх в дымоход.
Он стал пересказывать ей содержание своего дня, с кем он встречался, о чем говорили, какие новости рассказали. Он рассказал про успехи лесопилки на паях, в которой участвовал и ее отец, про чудную английскую машину, которую они установили вместо старой пилы, и теперь машина за день дерева в три раза больше обрабатывает. Потом пошутил, как обычно, про то, что пора бы дочкой обзавестись.
Чеслава, как обычно, рассмеялась смущенно.
Через полчаса она уже спала в кресле, согревшись у камина не без помощи горячего вина, а Василий Игнатьевич все сидел на полу, прижавшись щекой к чеславиной руке, и смотрел в камин.
В доме Протопоповых гостиная с камином была на втором этаже справа от лестницы. Сама же лестница спускалась в небольшую парадную, где был тамбур до входной двери, дубовой, окованой железом с маленьким решетчатым окошечком, чтоб смотреть, кто пришел.
Прислугой Протопоповы не пользовались, будучи людьми старой крестьянской закалки. Жена в доме была для того, чтобы следить за хозяйством, хоть и дом был, пожалуй, слишком большим для такой семьи.
Василий Игнатьевич задремал, он видел во сне больших белых птиц, которые летали у него над головой, а он смотрел на них, заложив руки за спину, и улыбался, повторяя довольно, 'К счастью, к счастью'. А птицы кружились, подлетая к солнцу, и крыльями своими рвали белоснежные облака. Вдруг раздался гром. Василий
